Андрей Юдин - Чиж. Рожден, чтобы играть Страница 43

Но Чиж, по его словам, тогда не обращал внимания на директоров. С детства тяготевший к барабанщикам, он общался в основном с Наветным. Тем более, что тот оказался таким же безумным коллекционером-филофонистом. Еще больше их сблизили совместные концерты в Харькове, после которых музыканты «КД» остались на неделю погостить у Чижа.

— Жили они небогато, — вспоминает Наветный. — Время было финансово стремное, неблагополучное. На столе — макароны, магазинный холодец. Но я не помню особых проблем со стороны Ольги на этот счет — ну вот, мол, остались люди, самим тут жрать нечего!.. Серега на эту тему тоже не «парился». Он не думал о деньгах никогда. Когда они появлялись — покупал пластинки, бобины, что-то еще, т. е. тратил их на музыку. И я не был свидетелем, чтобы Ольга сильно возражала.

(В другой раз деликатные питерцы привезли с собой целую сумку консервов, и Ольга Чигракова кормила их рыбным супом).

На вечерних посиделках Андрей Селюнин спел под гитару свою «Идиллию», которую Чиж потом не раз просил повторить. Этот монолог Рокера, обращенный к своей Подруге, был очень уместен в стенах "Тихого уголка":

… И бережно ставя в угол гитару,Ты скажешь: "Во всем виновата она!..".Меня от всей души рассмешитДо слез твой по-детски наивный укол.Я знаю, что ты и сама влюблена,Не меньше меня в рок-н-ролл.

Летом 1990-го на Грушинском фестивале кто-то из бардов спародировал известную песню Виктора Цоя, где заменил всего одно слово: "Пельмень! Требуют наши глаза-а-а!". Черный юмор заключался в том, что в городах и весях было уже нечем «отоваривать» продуктовые талоны, и в СССР начинался настоящий голод. Осенью на Украине ввели купоны. Без них нельзя было купить даже пачку соли. К зарплате, пенсии, любой официальной выплате прилагался (ровно на ту же сумму) разграфленный лист с купонами разного достоинства — от 1 до 100. В магазине, оплачивая покупку, нужно было вырезать с этого листа и отдать кассиру купоны на такую же сумму. Все срочно скупили ножницы. Они вечно терялись, их воровали.

Ольга Чигракова в то время работала оператором телекса и получала купоны вместе с зарплатой. Но в магазинах требовали предъявить еще и прописку, которой у нее по-прежнему не было.

— Пришла за продуктами, а ничего купить не могу. Вернулась домой и разрыдалась. Говорю, а как же мы будем жить?.. И этим же вечером Сережка написал песню.

В парке Ленинского КомсомолаИзнасиловали девочку двенадцати лет.Её не смог опознать никто —Так она была изуродована.На спине остались вмятины от ржавой цепи,Что валялись метрах в пяти.Милиция приехала через четыре года,И списала дело на "металлистов".Совок. Бардак.Талон. Ништяк.Бутылка водяры.Нары.

"Письмо Егору Летову" было написано мгновенно, на эмоции. Но Чиж долго не решался исполнить его на публике. Он опасался, что прямое обращение к вождю сибирских панков ("Пока. Пиши. Не молчи. Чиж") тусовка может расценить как намек якобы на дружескую близость.

"Письмо", соглашается Чиж, следует считать его по-настоящему последней политической песней: "На концертах ей никто не подпевал. Страшная".

ЛЕТО 1990: "ДОРОГУША"

"Наверное, я стану крутым — вот смеху!Мне предложили записать пластинку"

(Чиж, "Дорогуша").

"У нас группа замышлялась именно как компания разных людей. Не так, как в АЛИСЕ или КИНО, где всегда виден лидер. Вот когда Саша тяжело болел… в газетах даже писали: "Чиж, конечно, хорошо поет, но над ним всегда нависает тень Чернецкого". Сейчас картина другая: выходит Сашка на сцену, а из зала кричат: "Серега, «Чай» давай!"

(Из журнального интервью Павла Михайленко).

25 мая 1990-го в Харьковском институте ортопедии и травматологии Чернецкому провели эндопротезирование (замену сустава) на правой ноге. Но операция была сделана так безграмотно, что привела к загноению костного канала. Следующие восемь месяцев Саша был прикован к постели. Поставить его на ноги не сумела даже знаменитая народная целительница.

Надежда забрезжила, когда по местному телеканалу показали интервью с врачом-ортопедом, который проходил стажировку в Германии и был заметно впечатлен прогрессом тамошней медицины. Отчаявшись вылечить Сашку в СССР, парни отправили письмо в немецкую клинику.

В связи с болезнью Чернецкого наступили, вспоминает Чиж, "совсем тоскливые времена". Группа нигде не выступала. Соответственно, не было и гонораров. Первые полгода Чиграковы протянули на те 600 рублей, которые привезли из Дзержинска. Когда заначка была истрачена, покупка новых брюк или ботинок стала серьезной проблемой.

— У него были одни голубые джинсы, — говорит Ольга. — Они рвались и лезли после каждого концерта, я без конца их штопала, ставила заплатки.

Если Чиж отправлялся на фестивали, жена собирала ему в дорогу, как селянину на ярмарку, нехитрую снедь: яйца, хлеб, огурцы. Наличными выдавалось максимум 10 рублей.

Чтобы накормить семью, Чижу пришлось вспомнить о ремесле лабуха. В составе команды Лёни Лифшица он стал работать на «этнических» свадьбах: украинских, еврейских, цыганских, армянских, где играл на всем, на чем придется — на клавишных, на гитаре, на барабанах. В ту пору в моде была группа «Любэ», и Чиж, копируя Расторгуева, отчаянно кричал в микрофон: "Атас!.. Атас!". (Этот шлягер, кстати, можно было расценить как злобную антисоветчину. Строчка "Хлеба нет, а полно гуталина" была, по сути, картинкой из жизни конца 80-х, а "глумится горбатый главарь" многие понимали как намек на Горбачева).

"А хорошо я себя чувствую на свадьбе до полуночи где-то, а потом как-то не в кайф становится, устаешь, — рассказывал Чиж. — И думаешь: "Скорее бы все закончилось". Она заканчивается, домой приходишь и с отчаяния пишешь песню какую-нибудь. Я так написал «Ша-ла-ла». «Поход» я написал перед свадьбой, мне не хотелось ужасно идти".

Слова «Похода» зеркально отразили настрой автора: "Оставь меня дома, захлопни дверь, отключи телефон, выключи свет". Припевом стала знакомая с детства молитва.

— Всякий раз, когда я куда-то шел, мама говорила: "Не забудь про себя молитву сказать". Я её только на музыку переложил и переставил слова. В оригинале: "Иду в поход: два ангела — вперед. Один душу бережет, другой тело спасает". Повторяю всякий раз, садясь в самолет…

Этот "мертвый сезон" оживил звонок Андрея Тропилло. Его имя было хорошо известно в рок-тусовке. Почти вся классика советского рока (в том числе гребенщиковский «Табу», услышанный когда-то Чижом-студентом) была нелегально записана Тропилло в студии при Доме юного техника, где он заведовал кружком акустики. Из Ленинграда эти магнитоальбомы расходились по всему СССР, знакомя широкие народные массы с достижениями отечественного андеграунда. И когда Тропилло утверждал, что именно он "изменил судьбу советского рока", он имел на это основания.