Максим Чертанов - Дюма Страница 43

Александр еще колебался, но 9 июня прочел в «желтой» газете, что его взяли на баррикаде и уже расстреляли; жаль талантливого драматурга. «В первый раз газеты написали обо мне что-то хорошее». Он получил у Ареля аванс за «Сына эмигранта», еще три тысячи франков занял, подал документы на загранпаспорт для себя и Белль, заключил с «Обозрением двух миров» договор на путевые заметки. 10 июня Каррель в «Национальной» обвинил полицию в том, что она спровоцировала беспорядки, напав на безоружную толпу, но правительство было иного мнения. Уже 18-го состоялись первые суды (военные, ускоренные) по «делу 6 июня». Приговоры были так же странны, как и аресты. Шатобриан и Фиц-Джеймс отделались пятнадцатью сутками, это ладно, но Дюшапель, зачинщик мятежа, был выпущен через месяц. Художник Мишель Жоффруа был приговорен к казни за то, что нес красный флаг (как после выяснилось, его вообще спутали с другим человеком). Его защитник Одийон Барро подал апелляцию в Верховный суд и выиграл, дело передали в суд присяжных, Жоффруа получил два года ни за что, но все лучше, чем расстрел. 21 июля Александр и Белль уехали в Швейцарию. «Путешествовать — значит жить во всей полноте этого слова, забыть прошлое и будущее ради настоящего… искать в земле никем не тронутые залежи золота, а в воздухе — никем не виданные чудеса…» Он ведь еще не бывал за границей. Как там? Не везде же так гадко правители правят, а люди живут, как у нас?

Глава пятая

СМЕРТЬ МУШКЕТЕРА

Девиз «Один за всех и все за одного» родился в XIII веке, когда швейцарские общины заключили союз против австрийской династии Габсбургов, завоевали независимость и стали конфедерацией. Конституция, парламент, свобода печати — рай эмигрантов… Вояж Дюма продолжался три месяца по маршруту (путешественники забирались также на территорию Франции, Австрии, Германии и Италии) Монтре — Шалон — Лион — Женева — Лозанна — Бекс — Мартиньи — перевал Сен-Бернар — Аоста — Шамбери — Экс-ле-Бен — Женева — Лозанна — Фрайбург — Берн — ледник Розенлау — Интерлакен — перевал Жемми — Луэш — Чертов мост — Люцерн — Цюрих — Оберсдорф — Констанц и был описан в серии очерков «Путевые впечатления: Швейцария». Рассказчик оказался на редкость добросовестным: не пропустил ни одной библиотеки, осмотрел могилы и дома-музеи знаменитостей; если писал о какой-нибудь войне — ехал на место битвы, чтобы проверить топографию (там ли стоит мост, как пишут в книгах, может, не справа, а слева, это важно); видел соляные копи — писал очерк о соледобыче; попал в горы — изложил геологические теории их происхождения, услыхал о школе для слепоглухонемых детей — побывал на уроках, описал технику преподавания…

«Швейцария» — первоклассный путеводитель. «Дневная плата за человека, лошадь и коляску — 10 франков; но, так как в эту же сумму обходится обратный путь порожняком, нужно рассчитывать на 20 франков, добавив к ним „trinkgeld“ (чаевые) для извозчика…» Женева: «3000 ее рабочих насыщают украшениями всю Европу; в их руках меняют свою форму 74 000 унций золота и 50 000 унций серебра в год, и их зарплата достигает 25 000 000 франков». Кухня, политика, география, лингвистика, промышленность, архитектура, легенды, вставные новеллы — все сливается в плавно текущее повествование. «Хорошенький городок Аоста не принадлежит, по мнению его жителей, ни к Савойе, ни к Пьемонту; они утверждают, что их территория входила некогда в состав той части империи Карла Великого, которую унаследовали Стралингенские сеньоры. В самом деле, хотя горожане и несут воинскую повинность, они освобождены от всяких налогов и сохранили за собой право охоты на близлежащих землях; во всем же остальном они подчиняются королю Сардинии… Помимо отвратительного местного диалекта — по-моему, он не что иное, как испорченный савойский язык, — характер городка чисто итальянский; внутри зданий обои и деревянная обшивка стен заменены фресковой живописью, а трактирщики неизменно подают вам на ужин какое-то месиво и нечто вроде сбитых сливок, высокопарно величая это макаронами… На архитектуре городской церкви отразился характер веков, когда ее строили и реставрировали. Портал ее выдержан в римском стиле, несколько видоизмененном под итальянским влиянием; окна стрельчатые и, вероятно, относятся к началу XIV века… Первое, что мы услышали, остановившись на городской площади, был возглас: „Да здравствует Генрих V!“ Я высунул голову из окошка кареты, решив, что в стране, управляемой столь нетерпимым правительством, не премину увидеть арест легитимиста, рискнувшего публично выразить свое мнение. Я ошибся: ни один из десяти-двенадцати карабинеров, которые расхаживали по площади, не сделал ни малейшего движения, чтобы схватить виновного».

Интересные встречи случились под конец путешествия. В конце сентября в Люцерне Дюма посетил эмигрировавшего после ареста Шатобриана (тот о нем слышал, но знакомы они не были). Поговорили о политике, классик назвал революцию 1830 года «грязной» и заявил, что хочет видеть на престоле сына герцогини Беррийской; Александр убежал, чтобы «не портить мое почти религиозное чувство к великому человеку». А в октябре в замке Арененберг близ Констанца его приняла Ортензия де Богарне, падчерица и невестка Наполеона, экс-королева Голландии, и у них состоялся разговор, который Дюма привел в мемуарах и в реальность которого слабо верят, ибо Ортензия его не подтвердила (но и не опровергла).

Она спросила, республиканец ли он. Ответ: есть четыре типа республиканцев. «Одни говорят о рубке голов и разделе собственности; они невежественны и безумны… они бессмысленны; никто их не боится, потому что они устарели. Луи Филипп делает вид, что дрожит от страха перед ними, и был бы очень раздражен, если бы они не существовали… Они — колчан, из которого он берет свои стрелы». Вторые «хотели бы для Франции швейцарской конституции, не учитывая ее особенностей… утописты, кабинетные теоретики». Для третьих «их убеждения — это модный галстук, это крикуны и клоуны, они провоцируют восстания, но боятся принять в них участие, возводят баррикады, а умирать на них предоставляют другим, компрометируют других и прячутся, словно скомпрометировали их». И четвертые — «благородное братство, которое распространяется на каждую страну, которая страдает; они пролили кровь в Бельгии, Италии и Польше и возвратились, чтобы быть убитыми… пуритане и мученики, их единственный недостаток — молодость… Мое сочувствие всецело с ними. Но… в течение целого года я был погружен в прошлое и теперь вижу, что революция 1830-го заставила нас продвинуться — хоть на шаг — от аристократической монархии к буржуазной, и эта монархия — этап, который надо прожить, прежде чем дойти до народовластия. Отныне, сударыня, не делая ничего, дабы приблизиться к власти, от которой я отдалился, я перестал быть ее врагом и спокойно наблюдаю за развитием периода, конец которого надеюсь увидеть; аплодирую хорошему, протестую против дурного, то и другое — без энтузиазма и без ненависти». (Где он там нашел, чему аплодировать? Ну вот, например, Гизо в роли министра просвещения ввел бесплатное начальное образование.)