Леонид Аринштейн - Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 Страница 44

Уже это описание речи Керенского Ф. А. Степуном подтверждает, что отзывы И. Г. Церетели были объективно правдивы.

Однажды в Нью-Йорке Керенский, (я думаю) зная об отношении к нему Церетели и зная, что я хорош с И. Г. и встречаюсь с ним, как бы обронил в разговоре: «Не понимаю, почему мои отношения с Ираклием в Нью-Йорке как-то испортились, в Париже у нас были дружеские отношения». Я понял: это говорится для того, чтоб я передал Церетели. Я передал. На что И. Г. ответил: «Всё он по обыкновению врет. Никогда у меня с ним хороших личных отношений не было. В Париже он передо мной заискивал потому, что у меня были дружеские отношения с видными французскими социалистами – Пьером Реноделем, Рамадье и другими. А у него никакой связи с ними не было. Вот он и хотел, чтобы я его с ними свел».

В 1951 году в Нью-Йорк из Германии приехал Николай Владимирович Воронович. Воронович – военный с красочной биографией. В прошлом – камер-паж вдовствующей Императрицы Марии Федоровны. В 1917 году (можно сказать) – «камер-паж» Александра Федоровича Керенского. Примкнув к эсерам в революцию, Воронович остался верен Керенскому (и близок) до смерти: и в революцию, и в эмиграции. В гражданской войне Воронович был не красным, не белым, а «зеленым» («зеленая армия, кустарный батальон») и командовал «зелеными» где-то в горах Крыма. Это он интересно описал («Меж двух огней»: «Архив русской революции», № 7).

И вот как-то у нас на 113 улице в Нью-Йорке Н. В. рассказал мне историю, в которую я спервоначала не очень поверил. Воронович говорил, что когда Государь с семьей был отправлен из Царского в Тобольск, в Петрограде создалась группа офицеров, поставившая задачей организацию побега царской семьи из Тобольска. У Вороновича с этой группой была связь. И он сказал мне, что на подготовку побега Государя с семьей он (Воронович) передал этой группе офицеров два миллиона рублей, полученных им (Вороновичем) от А. Ф. Керенского из «секретных фондов».

Несколько ошеломленный рассказом, я спросил Николая Владимировича: «Ну, а почему эта попытка не удалась?» – «Почему? Да потому, что офицеры разворовали деньги и пропили». И добавил: «Если б я это только мог предвидеть, я сам бы взялся за это дело». Одну фамилию из офицерской группы он называл – ротмистр Марков.

Тому, что деньги «разворовали и пропили», я не удивился. Революция ведь разложила вовсе не только солдат, но и офицеров (и даже генералов!). На эту тему можно было бы написать документально-исторический труд. К сожалению, он не написан. О таком же разворовании денег рассказывает монархист полковник Ф. В. Винберг (член Рейхенгальского монархического съезда) в книге «В плену у обезьян. Записки контрреволюционера». Оказывается, суммы, полученные группой офицеров на поднятие восстания в Петрограде в дни корниловского мятежа, были растрачены и пропиты. Глава заговора Гейман решающую ночь пьянствовал в «Вилла Родэ», а главные заговорщики полк. Сидорин и де Симитьер оказались «в нетях».

Через несколько дней после рассказа Вороновича я завтракал с А. Ф. Керенским на Ист Сайд в его любимом скромном ресторане. Я сказал ему о рассказе Вороновича и спросил: правда ли это? Керенский недовольно насупился и отрывисто пробормотал: «Не знаю, не знаю, ничего не могу сказать… После моей смерти мой архив будет опубликован», – и быстро перешел к другим темам. Про себя я подумал: Керенский не опроверг? А то, что не хочет мне говорить – понятно. Я решил спросить Церетели. И. Г. мог и слышать об этом и, во всяком случае, знал тогдашнюю обстановку.

Вскоре, сидя у Церетели, я рассказал ему и о рассказе мне Вороновича, и об ответе Керенского на мой вопрос. «Как вы думаете, И. Г., это могло быть?» – спросил я. Я ждал, что И. Г. засмеется, махнет рукой и скажет: «Какая болтовня! Какая чепуха!». Но этого не последовало. И. Г. задумался, у него иногда это бывало: прежде чем ответить на какой-нибудь вопрос, он довольно долго молчал. Потом И. Г. спокойно и серьезно сказал, подчеркивая каждое слово: «Это вполне могло быть, это вполне в духе Керенского, в его стиле». По ответу Керенского и по ответу Церетели я понял, что Воронович сказал мне правду: Керенский ему эти деньги дал!..

Печатается с сокращениями по книге: Роман Гуль. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 2. Россия во Франции. Н.-Й.: Мост, 1984. С. 36–50; 61–70.

Гетман Скоропадский. Из воспоминаний М. А. Свечина

[11]

Формируя свою администрацию на Дону, Краснов предложил мне пост генерал-губернатора города Ростова и его округа, что я категорически отклонил, считая, что нельзя лишать природных казаков, лучше знающих свой Край, занимать эти посты. Краснов настаивал, и я предложил оставить меня при нем, для могущих быть поручений, считая себя не вправе уклоняться от работы в тяжелое время для Родины.

Вскоре такая работа представилась. Необходимо было послать на Украину миссию, для установления связи с гетманским правительством и получения от него нужного нам[12].

Краснов знал, что я хорошо знаком со Скоропадским, был с ним на «ты», поэтому просил меня возглавить посылаемую миссию, а по окончании ее работ остаться при Гетманском правительстве на роли представителя, «посла» от Дона. На возглавление миссии я согласился, а на место «посла» предложил назначить мне в миссию ген. Черячукина, казака, хорошо известного, который и останется там после окончания работ миссии.

Порученное мне возглавление миссии для поездки в Киев меня сильно озабочивало. Работа предстояла чисто дипломатическая, совсем не в моем характере – живом и вспыльчивом. Я предпочитал бы выполнение боевых поручений, в настоящее время шли жестокие бои: в северном направлении на Воронеж и на восточном на Царицын, для освобождения области; успехи казакам давались нелегко и стоили немало крови, недостаточность снаряжения и боевых припасов сказывалась.

Небольшим утешением мне было как можно скорее выполнить данное нам задание – получения боевого снаряжения для борьбы.

Тягостно пережив минувшие события на Дону, мы сейчас отдыхали, и сердце радовалось весенним дням, когда природа – чуждая нашим невзгодам – входила в свои права в богатой черноземной полосе нашей Родины: поля зеленели, деревья одевались листвой и все проносившиеся перед нашими глазами селения и деревни утопали «в вишневых садочках», покрытых белыми цветочками – прекрасной Украины.

Я хорошо знал этот благословенный, южный край. Моя мать, урожденная Савенко, была «хохлушка», дочь екатеринославского помещика, и мои летние вакации я проводил в имениях ее и моих дядей, в нашей милой Малороссии, как назывались южнорусские губернии. Я лично не говорил по-малорусски, но отлично понимал и любил слушать этот певучий язык, которым говорили крестьяне, в то время не испорченный и не заполненный иноземными словами – немецкого, венгерского и польского языков.