Майя Кучерская - Константин Павлович Страница 44

«“Дайте нам национальную независимость, и мы будем благоразумно вести себя с соседями, будем искренними с Россией и прекратим внутренние распри” — вот их постоянный припев, — писал в своей записке Поццо ди Борго. — Но разумный политик ответит им: “Получив то, что вы называете независимостью, вы нисколько не изменитесь и сохраните свою обычную ненависть к русским, прибавив к ней презрение, внушаемое вашим торжеством. Любому чужеземцу, который захочет причинить неприятности империи, вы позволите развращать себя золотом и интригами. Добиваясь создания польской армии, какой бы слабой она ни была поначалу, вы хотите противостоять русской армии. Всякий раз, как только польский царь не пожертвует ради вас интересами русского императора, вы станете вопить, что вашу независимость ущемляют… Если бы ваша система победила, то сам титул царя польского окончательно осветил бы вашу национальность, а не был бы только прелюдией к политическому возрождению. Как только русский император примет этот титул, благоразумие лишится последнего убежища. Вы не понимаете, что в таких великих делах ошибочно с самого начала ставить перед собой крайний выбор: всё или ничего. А если произойдет второе, задумываетесь ли вы о суровой необходимости вновь подчинить вас, о том, что великодушие и доброта приведут к истребительной войне?”»{250}. Чуть менее резко, но по сути о том же говорил и барон фон Штейн: «Польша же будет беспокоиться о сохранении своих прав, и ее беспокойство примет мятежный характер, свойственный нации. Унию сменит система постепенного захвата, которая в конечном результате, после ряда новых потрясений, приведет либо к покорению, либо к отложению Царства Польского»{251}.

Александр ничему и никому не хотел внимать, отвечая на все возражения возвышенно и романтично: как можно не «уступить страстному желанию целой нации, с такой энергией и постоянством высказываемому в бесчисленных петициях, которые неустанно поступают из всех частей Великого княжества Варшавского к стопам Русского императора и в которых польский народ вручает свою судьбу в его руки. Необходимо, наконец, помнить и о тех всегда священных правах, которые приобрела польская нация, ценою столь долгих несчастий и превратностей судьбы искупивши все то, в чем ее можно было винить»{252}.

Препирательства заходили в тупик. Австрия, Англия и Франция заключили против России тайную конвенцию, потихоньку вооружались и готовились к разрыву Сохранять беззаботность удавалось, кажется, только одному гостю конгресса — цесаревичу Константину Павловичу; он развлекался во время пребывания в Вене по-своему — муштровал солдат, скучные музеи не посещал, в дипломатических играх и придворной жизни не участвовал.

«Особенно возмущало всех поведение великого князя Константина Павловича и лиц его военной свиты. О последних говорили, что они были весьма дерзки и грубы (grossiers et insolents), что составляло резкий контраст с вежливым обхождением пруссаков и прочих иностранцев. Во многих донесениях рассказывается о его ни с чем несообразных мальчишечьих выходках. Напр[имер], однажды ночью, спрятавшись во дворе Гофбурга, он крикнул: “Wacht heraus!”[32]; караул выбежал, взял на караул, но не мог понять, по какому поводу его вызвали, а великий князь “хохотал до упада “. Другой раз на вечере у Штакельберга Константин Павлович вышутил старика графа Эстергази за его костюм и за косу, которую он продолжал носить, на что Эстергази ответил сожалением, что он так дурно воспитан для человека его ранга. Рассказывали, что в начале ноября великий князь как-то вздумал кататься верхом в дворцовом парке в Шенбруне, в очень сырую дождливую погоду и на вежливую просьбу садовника и привратников отложить прогулку, чтобы не портить чудных дорожек парка, отвечал грубой бранью и продолжал кататься»{253}.

Взаимные неудовольствия на Венском конгрессе, неизбежный разрыв бывших союзников предотвратил другой веселый и мало с кем считавшийся человек — бывший французский император.

Бежав с острова Эльба, Наполеон без единого выстрела дошел до Парижа, вернул себе трон, а заодно обнаружил во дворце Тюильри на столе в кабинете Людовика XVIII забытое в суматохе побега тайное антирусское соглашение официальных союзников России и немедленно отправил его Александру. Александр почти не удивился, предателей простил, а соглашение бросил в огонь прямо на глазах пристыженного Меттерниха. Расчет Наполеона перессорить союзников не оправдался. Напротив, они немедленно примирились и поторопились с решениями. 21 апреля (3 мая) 1815 года Россия, Австрия и Пруссия подписали трактат, определяющий судьбу Польши. Часть земель бывшего княжества Варшавского образовали Царство Польское — в новое государство вошло восемь воеводств{254}. Другие земли бывшего княжества были поделены между Австрией и Пруссией. Первой достались восточная и западная Галиция, второй — западная часть княжества, которая стала называться Великим княжеством Познанским, к княжеству Познанскому добавился и Гданьск. Краков признали вольным городом под покровительством Австрии, Пруссии и России. Россия удержала за собой все прежде приобретенные польские земли и соединялась с новообразованным Царством Польским личной унией.

9 (21) мая в Варшаве праздновали восстановление Царства Польского. Служили праздничный молебен в центральном городском соборе, присягали русскому императору, палили из пушек, звонили в колокола, кричали: «Да здравствует наш король Александр!» На знаменах, которые колыхались теперь повсюду, распустил крылышки белый орел. Константин Павлович давно уже был здесь.

«КОМАНДОВАТЬ ВАМИ БУДЕТ БРАТ МОЙ»

Еще в апреле 1814 года в Париже императора Александра посетила депутация польских генералов с просьбой позволить польским легионам, сражавшимся на стороне французов, возвратиться домой. Александр позволил. Великодушно (и не слишком дальновидно) разрешив даже сформировать из остатков польских легионов отдельный корпус под названием «войско герцогства Варшавского» — зародыш будущей польской армии. «Командовать вами будет брат мой», — добавил император, указывая на цесаревича, который присутствовал здесь же. Так и решилась его судьба. Цесаревичу суждено было стать главнокомандующим польской армией.

С ноября 1814 года он поселился в Варшаве, ненадолго покинув ее лишь в 1815 году для участия в кратком антинаполеоновском походе. Зимой цесаревич жил в сияющем свежими красками, только что отремонтированном Брюлевском дворце, летом — в простом, но изящном Бельведерском замке.