Элис Токлас - Моя жизнь с Гертрудой Стайн Страница 44

О, дорогой, только не [издательство] «Хатон Миффлин», ни за что — я разгневана, ни с чем несравнимо. Беннет Серф, которого ты раздобыл для Малышки — замечательный человек — было бы злодейством думать о ком-то другом (книгу «Пикассо»[89] отдали «Скрибнеру», после того как «Рэндом Хаус» — в период отсутствия Беннета, полагаю — отказалось).

Пытаюсь через Джо Бэрри слушать инсценировку «Да» на радиостанции Коламбия. Монти впечатляет — очень выразительно, мы решили. Трудности Тони с невнятностью уменьшаются — исчезают как весной утренние заморозки — они оба нам очень понравились[90] — Малышка была уверена, у них все получится.

Обещание Дженет Флэннер собирать вырезки касается в основном «Н. Й. Геральд-Трибюн» — наиболее интересные, французские, не включены, поэтому я немедленно связалась с французскими агентствами, но они не работают ретроспективно, потому у меня только две и лучшие — Жюльена Грина и Марселя Швоба — которые пошлю тебе вместе с другими материалами. Я думала послать тебе все письма и телеграммы для передачи Йельскому Университету — если ты думаешь что это резонно. Отошлешь ли ты в Йейл множество журналов с публикациями Малышки — отошлешь ли ты книги первых выпусков с автографами, подаренные Малышке — твои — Жана Кокто — Фитцджеральда — Йелу? Потому что Аллан не будет знать, что с ними делать — для таких вещей он мне даст carte blanche — сейчас он разрешает делать с ними, все что хочу, и не спрашивать его. (Он позже заинтересовался картинами, но книги для него тема закрытая).

Одним вечером ко мне пришел Ричард Райт, предварительно предупредив, что хочет забрать картину Фрэнсиса Роуза, которую купил с помощью Малышки. Я ответила, что как только найду, отправлю ему. Джо Бэрри сказал мне, что он взял картину как раз перед тем, как мы отправились в Сарт — я сообщила об этом Р. Райту. Пока Райт рассказывал, что его Юлия может избрать два различных пути в жизни, пришел Пьер Рой (он позвонил заранее). Пьер Рой не мог понять ни его американский, ни его французский, поэтому Райт ушел, и я надеюсь больше с ним не видеться.

Да, было несколько писем от Шервуда Андерсона, с дюжину или больше — очень приятные, не длинные и не касающиеся литературы — в действительности, вообще ни одного, касающегося литературы, за исключением писем Торнтона Уайлдера и студентов — никого из ее друзей.

Никаких писем Малышки к Пикассо или кому-нибудь другому с советами не существует — потому что Малышка никогда не писала чего-нибудь подобного — она никогда особенно не советовала и viva voce[91]. Малышка сообщала извечные истины, которые, и это знала почти каждая пожилая женщина в деревне, можно пересчитать на пальцах. Ее последней была следующая: отправляйся домой и стань мучеником — это то, в чем твоя страна и ты — вы оба нуждаетесь. Один солдат сказал ей: «А как насчет вас, мисс Стайн — я так поступлю, если и вы так поступите». «Можешь идти — я это доказала еще до того, как ты родился», — был ее ответ. А посему нет абсолютно ничего, чтобы предложить [издательству] «Харпере Джуниор Базар». Собственное отрочество Малышки полно болезненной памяти — и она всегда была полна симпатии к молодым, страдавшим от мучений, но не считала, что может давать какие-то советы — ты прорываешься сквозь страдания, как только можешь. Она цитировала одного приятеля, который повторял: любой совет хорош, если он достаточно суров.

Вирджил[92], как я понимаю, уезжает через десять дней (он все еще в Германии), и привезет тебе кое-что от Малышки — а что, зависит от того, сколько он берет с собой — но определенно коралловую печать «роза есть роза», потому что она не занимает места — есть и другие вещи, которым надлежит быть у тебя — среди них китайское пальто и юбка (их немцы не забрали, потому что эти вещи долгие годы лежали наверху) для Фани. О, Карло, разве могло такое совершенство, такое счастье и такая красота, что присутствовали здесь, уйти!? Лучше я отправлюсь с Баскетом на прогулку и отошлю письмо, прежде чем начнется дождь — погода ужасна

— солнце никогда не появляется. Это не все ответы на твое письмо, надо рассказать еще об Ольге Пикассо — в следующий раз я найду время. Говорила ли я тебе, что Фернанда Оливье написала мне?

С нескончаемой любовью к вам обоим,

Карлу Ван Вехтену.

22 октября 1946 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

Не хочу отправляться в постель, не написав тебе. Этим утром[93] мы перевезли Малышку из склепа Американского Собора на Пер-Лашез. Старший священник Бикман, которого она знала и почитала многие годы, произнес молитвы — три псалма, и прочел те части литургии, против которых Малышка не возражала бы. Присутствовал Аллан с женой и десять близких друзей Малышки[94]. Затем только Аллан с женой и я проследовали на Пер-Лашез — было множество красивых цветов, которые ей понравились бы — мягкое утро, но небо затянулось; теперь Баскет и я более одиноки, чем когда бы то ни было — все утро он впервые оставался в одиночестве, он расстроен, беспокоен, просыпается по ночам от кошмарных снов и прибегает ко мне в поисках утешения. Дорогой Папа Вуджюмс, посылаю тебе всю мою любовь и, конечно, Фане Вуджюмс.

Миссис Чарльз Б. Гудспид, Чикаго[95].

25 октября 1946 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

Знаю, что добавляю к твоим нынешним заботам и обязанностям, — но в связи с настояниями Гертруды, я верю, что ты поймешь и простишь меня. Речь идет о Бернаре Фае и его пребывании в тюрьме. Ты знаешь, что у Гертруды были с ним продолжительные и близкие отношения — были разные периоды близости, но с тех пор как мы вернулись из Америки в 1935 году, они оставались неизменными. Гертруда полностью расходилась к ним в его взглядах на политику — довольно левых для США, роялистских для Франции — расходилась и во многом другом. Говорю это тебе, чтобы показать: она знала, понимала, ценила и в конце концов очень, очень привязалась к нему. У нее не было сомнений в его полной лояльности к друзьям и обеим странам. У него было достаточно врагов, одно время он утверждал, что коллекционирует их. Со времени освобождения он находится в тюрьме, он — антимасон и антикоммунист, это ведь не преступление — но именно сейчас эти убеждения опасны, он смело высказывал свое мнение. Со времен прежней войны он был другом маршала Петэна — не Виши или, господи прости, Германии. Если он и принял на себя обязанности директора Национальной Библиотеки, то ради спасения ее ценностей от германского грабежа — что он и сделал. Ни одной вещи не исчезло, пока он не покинул свой пост. Геринг запрашивал у него разные материалы, чтобы ознакомиться с ними в свободное время, но Б. Ф. не помог этому ужасному созданию (он так же спас от немцев Византийскую Библиотеку, принадлежащую американцам). Суд над ним отложен, в соответствии с французскими законами судья имеет право опросить свидетелей для подготовки обвинения. Гертруда хотела свидетельствовать, но ей как иностранке, не позволили появиться перед судьей, хотя ее письменное свидетельство было принято. А тем временем заключение в тюрьме серьезно повлияло на его, уже хрупкое здоровье. Кажется, что ничего уже нельзя сделать из-за границы, т. е. американцами, за исключением тщательно подготовленной кампанией в прессе. Вся история легла тяжелым грузом на душу Гертруде — тюрьма всегда вызывала у нее ужас — несвобода, невозможность передвижения, все это не покидало ее мысли, особенно с тех пор как она повстречалась с американскими солдатами, которые постоянно утверждали: «Мы не желаем, чтобы нами помыкали». Весной приезжал Фрэнсис Роуз и на каком-то приеме встретился с госпожой Дьюи. Госпожа Дьюи выразила желание помочь ему, она пообещала, что сможет. Но Фрэнсис уезжал рано следующим утром и сказал, что у Гертруды есть вся информация и она [Гертруда] сделает все возможное, если ее имя поможет. Госпожа Дьюи пришла, у них состоялась часовая беседа. Все, чего Гертруда желала — переправить его в хоспис под наблюдение его врача и под надзор полиции. Госпожа Дьюи, с которой я встретилась на короткое время, сказала, что кое-что может быть сделано со стороны Америки. Через две недели после этого мы отправились в загородный дом Бернара в Сарт, который он замечательно перестроил из старого монастыря. Я надеялась, а Гертруда была уверена, что отдохнет, очень надеялась. Но мы там пробыли только пять дней, после чего я отвезла ее в больницу. Все это время она без устали повторяла: госпожа Дьюи говорит, что ему можно помочь и что она это сделает. За несколько дней до смерти, когда мы были еще полны надежд, Гертруда сказала мне: «Если мы в течение недели ничего не услышим от госпожи Дьюи, мы ей напишем». Вернувшись домой, уже одна, я стала искать адрес госпожи Дьюи, и уже отчаивалась от неудачи, но получила очень теплое письмо от нее. В ответном письме я поблагодарила ее и упомянула об озабоченности Гертруды — овладевшей ею идеей освобождения Бернара Фая. Но с тех пор от нее неслышно было ни слова, а четыре месяца тому назад она уехала. Существует ли какой-нибудь другой способ сотворить чудо, неужто ничего нельзя сделать? Для меня это [спасение Б. Фая] стало святым делом — оно так было дорого Гертруде, по-настоящему единственной ее печалью. После смерти Хуана Гриса почти 20 лет тому назад, ничто не печалило ее больше, чем это — глубоко расстраивало, а [Дьюи] была единственной надеждой. Я рассказала тебе все подробно, чтобы ты смогла понять ситуацию — я оставляю на твое усмотрение, решай, захочешь ли ты чего-нибудь предпринять и какие шаги ты предпримешь. Я абсолютно верю в твои чувства к Гертруде, а ты должна верить чувствам Гертруды к Бернару — никто из вас не ошибся в своем друге. Дорогая Бобси, прости, что отнимаю у тебя столь много времени — существует много мелочей, которые я могу сделать для Бернара, но ни одна из них, ни на мгновение, не изменит его длительного заключения.