Ирина Озерова - Память о мечте (сборник) Страница 44

Я никогда

Я никогда не стремилсявысечь нежность из камнядобыть огонь из водысделать из засухи ливень

И все-таки холод мне тяжекибо солнце было однаждыдо краев наполнено еюсолон был мой хлеб или сладокночь была темна как и должно

Может, вся беда от познанья?

Я себя перепутал с теньюкак слова иногда заменяютночь и день единого цветаК плачу долгому глухи люди

Никогда ничего иноготолько высечь нежность из камняи добыть огонь из водыили сделать из засухи ливень

Дождь идетя жаждуя пью

Это

Это совсем не красиво,это нельзя прочитать,это неведомо детям.

Это, пожалуй, не тайна,это не зря восхваляют:это – всего лишь нутродвери наружной,и все же: тянется палец к губами призывает к молчанью;

возле дверей под ногамипрошелестела газета;за день, за месяц, за год;снег, не растаявший в пекле,в месяц морозный умрет.Тужилось слово напрасно,правда лгала, и ничтоей не дало благородства.

«Видишь: солнце стоит так низко…»

Видишь: солнце стоит так низко,ландшафт типичен – все в нем и вовне,свет постоянен, словно во сне;вдруг! Изменяется все вокруг – этоне существует, существует иное,

иное – в рассказе раненье сквозное,долина в горах на закате пути;

еще можно двором проходным пройти,

еще можно окно распахнуть,задержать насилье над солнцем, но —свершиться истине суждено.

Это всё

Нет человека —есть только люди,нет стиха —есть только поэзия, —поэзия мимо проходит вперед,не оставив строчек о неизвестном.

Есть люди, и если я говорю:«Я люблю их», – я лгу,но если я лгу, я все равно люблю их,потому готов я правду сказать —любую правду – об одном человеке.

Я утверждаю, что только ониделают камни камнями,делают воду водою.

Они создают свой мир,который им уготован,ими будет он заселен,и это сказано дважды.

Так фанты ложатся ближедвусмысленности и смысла —как люди.

Они не милы мне,но сам я один из них:это всё.

Комната

Движенью воздуха внимает ухо,как о́рган слуха, как орга́н,а перепевы спектра, словно трубы.

И окна этой комнаты, как губы,жару, как птица воду в клетке, пьют.Кровь этой комнаты волнует лето —

и ветер вопрошает ухо это,и жаждет этот ненасытный рот,когда закат, как кровь земную, пьет.

А я – ребенок пред органом света,ловлю волшебной раковины звук,но раковина падает из рук,

стоустым человечеством воспета.И комната в закатный небосклонРаскроется, как розовый бутон.

Рука

Моя рука бежит по дороге,как голая пятипалая лапа.Она возвращается к пауку,паук говорит, что охотноон ночует под сенью ажурных блузок.

Видишь – женственностьостановилась поплакать,пусть рука успокоит ее мечтой.

Мне пригрезилась молодость.Я лениво качался на водной гладикожаных, первобытных мехов.

Предгрозовая медлительностьобещала отблески молний,но мне было выдано прошлоесерой, скучной завесой дождя.

Я смастерил настил на террасе —две черных доски на садовых стульях,чтобы охотиться на паука.Но слепой садовник смеялся.

И я бежал пятилапо направо —к дому левого отца и налево —к дому умершей матери, пока не проснулся.

Женственность осушила слезыи рассмеялась.Паук вынул скучную книгуи спрятал женскую радостьмеж пожелтевших страниц.Рука продолжает, читая,мой путь от первой строки.

Язык

Язык, наверно, выдумали птицы.Я – слишком человек, чтобы летать,я возвышаюсь над землей, как зданье, —создание и выдумка земли.

Я – отблеск,Что таится у стеныИ вылетает призрачно из оконпрозрачной задней комнаты,воняя почти любовью и почти дерьмом.

Я – дерево, родившееся в кадке,я – птица в клетке, мной язык придуман,а люди робко прячутся в словах.

Пространство

Мы среди сена и цветоввдруг свет нездешний сотворили —знамение безмолвной ночииз комнаты не разглядетьсквозь пыль бумажных занавесоки шум горячечной попойки.

Мы были круглы, словно ядра,перед травинками – ничтожны,но больше молний шаровыхперед ничтожностью мгновений.

Рукомесло —как рук останки —мы отдавали нервам пальцеви познавали тайны речи,и блеск, и смех, и стонпространства.

Узнали ночью мы,что в домевдвоем остались,остальные давно ушли,одна бутылка с молчаньеми другая – с медомнас ожидали щедрым утром.Останемся ли мы потом? Усладунам древесный шепот сулил: мирздесь,но рыбаки твердили,что белокуры, молчаливы,они прошли под парусаминад устьем бесконечных далей.

Полуостров

Я – потомок моллюсков,вышедший к звездам из моря,

живу по чужим букварями доволен стойлом ослиным.

Могут люди крысами статьс их любовью к ячменному полю.

Жадность влачу, как вериги,преступая голод и жажду.

Если прилечь захочу —надо мною пикирует буря:

человечности полуостровобступают стихии жестоко;

там – другое: без предков,без взлета от древних моллюсков —

только ракушка одна,словно спящий скелет возле моря.

Сказать, подумать…

Реки знают, что вспять они не потекутпо возвышенным руслам, к вершинным забытым истокам,реки знают значительно больше, чем люди.

Реки дань отдают удивительно плоской земле,где моря и озера для них обещанье покоя.И они, безвозвратно теряясь в конце,никогда не кончаются – вот их великая сила.

Реки знают значительно больше, чем люди.Видит их человек и находит забвеньеметафор.

А потом опускается ночь над стихом,с отключившимся зреньемпоэт опускается в воду.

Но стремнина стремительна.И, не погибнув на месте,

убегает к мерцаниюобетованной земли.

Он живет и не знает, живет ли.У собственных стонет останкови бессмысленно тянется к зеркалу, чтобы

сказать – где же, где я?Подумать – каков я, каков?

Смерть дерева