Арнольд Веймер - Мечты и свершения Страница 44

Прошлой осенью от разрыва сердца умер Мартин Нурк, помнишь его по семинарии? В 1924 году ему дали пожизненную за листовки. Будем надеяться, что больше урожая им не собрать и мы поменяемся ролями! Но довольно о наших делах, расскажи лучше, как твои дела. Выполнил ли на сто процентов план сева и урожая? Я уже в прошлый раз спрашивала о подробностях, касающихся твоего имения, но ты в ответ ни звука, не будь же таким ленивым. Передай привет нашей молодежи. Есть ли у вас там ячейка МОПРе, привет от меня и ей. Ах да, нас сейчас здесь в Мульгимаа четыре души: трое мужчин и я. Трое уже второй год сидят в одиночке. А вообще-то здесь ничего, не так жестоко преследуют, как в Таллине. Желаю тебе здоровья и сил».[25]

В 30-х годах начальником главного тюремного управления был назначен некто Пресс. Фамилия соответствовала его призванию и характеру. Он прямо заявил политзаключенным, что намерен сломить им хребет и для осуществления своего плана введет новую «систему воспитания». Теперь белый террор стал еще более жестоким. В систему вошли долговременные наказания, в результате отдельные заключенные месяцами сидели в карцере, а целые камеры на многие месяцы лишались всех прав. Этим Пресс надеялся сломить политических заключенных и духовно, и физически. Первой жертвой стал Адольф Цильмер. Он заболел туберкулезом, лечения же, кроме карцера и голода, не было, поэтому он сгорел довольно быстро.

Жертвой суровейших тюремных условий стал и упоминавшийся Мартин Нурк. О его судьбе следует рассказать особо. Выходец из пролетарской семьи, воспитанник Таллинской семинарии, он был схвачен накануне декабрьского восстания в тот момент, когда распространял листовки. Его предали военно-полевому суду на том основании, что он имел при себе оружие. Хотя «оружием» этим был обыкновенный перочинный нож, военно-полевой суд в полном соответствии со всеми законами «демократического» государства приговорил Мартина Нурка к смерти. Но поскольку Мартин, был несовершеннолетний, смертный приговор ему заменили пожизненной каторгой. Ее Мартин Нурк и отбывал главным образом в пятом отделении таллинской Центральной тюрьмы вместе с другими пожизненными заключенными.

Никто не знал, что у Мартина Нурка больное сердце. А сам он не любил говорить о болезнях и горестях. Он почти все время сидел, уткнувшись в книгу, а если к кому и обращался, то чаще всего с какой-нибудь математической задачей, которая у него не выходила, или по другому вопросу из области науки. Нурк пристально следил по газетам за политической обстановкой и участвовал в ее обсуждении, при этом он всегда реально оценивал действительность, учитывал все конкретные факты и на их основе делал выводы. Его не увлекали прогнозы людей с богатой фантазией, таких, как Андрей Мурро или кто-нибудь другой, он, скорее, присоединялся к тем, кто исходил не из желаемого, а из действительного. Но, возможно, это обусловливалось и тем, что он чувствовал себя в области политики еще не совсем уверенно, а в теоретических и философских вопросах недостаточно компетентным. Но во всяком случае, Нурк, по-моему, глубоко положительный образ молодого коммуниста. Его больное сердце не выдержало тюремных условий, и он умер от инфаркта на глазах у всех.

Другая комсомолка того времени Вильгельмине Клементи — по-дружески Виллу — признала для себя более важным практику — активное участие в работе по организации трудящихся, особенно молодежи.

Помню одно собрание в литературном кружке, кто-то заметил, что участие в революции без глубоких теоретических знаний бессмысленно, ведь здесь дело идет не только о тебе самом, а о судьбе народных масс, если же человек недостаточно теоретически подготовлен, он способен причинить движению крупный ущерб. Виллу со всей присущей ей горячностью стала опровергать этот тезис.

— Оратор делает грубую ошибку, — заявила она, — он забывает, что речь идет о движении, вождями которого являются не школьники, не подростки, а опытные как в теоретическом, так и в практическом отношении люди, партия, и поэтому неправильно присваивать школьникам то, что принадлежит партии, и совершенно неверно противопоставлять овладение теорией марксизма-ленинизма революционной практике. История рабочего движения знает так называемых общественных деятелей, в голове которых как бы сложены бесчисленные ящички с цитатами из книг и речей подлинных и мнимых вождей революции, в том числе меньшевиков и даже контрреволюционеров.

— Какой толк в знании цитат, — спрашивала Виллу, — если их не применять и не проверять в жизни, в борьбе, особенно в революционной борьбе рабочего класса? В противном случае эти цитаты становятся дымовой завесой для трусов, которые не осмеливаются вступать в революционное рабочее движение, поскольку это все-таки опасно, а свою трусость маскируют разглагольствованием о том, что сперва надлежит основательно подковаться в теории, а потом уже вступать в революционное движение в роли руководителей.

Они, конечно, не говорят этого открыто, но, безусловно, так думают. Но кто, спрашивается, выдвигает их в руководители? Это ведь не так просто — стать руководителем, подучился теории, и готов руководитель. Чтобы быть руководителем, необходимо иметь доверие народа, а его можно заслужить не болтовней, а борьбой, работой.

Так Виллу на обе лопатки уложила своего противника. Сама же своей повседневной революционной работой она доказывала, что слова у нее не расходятся с делом. Не изменилась она и в тюрьме. И здесь она была готова в любую минуту защищать интересы и мировоззрение революционного рабочего класса. Виллу неизменно была ярым врагом всякого пресмыкательства перед буржуазией, всяких компромиссов с ней. Она побывала почти во всех тюрьмах Эстонии. Ни один начальник тюрьмы не хотел видеть ее в «своей» тюрьме: ее боялись, особенно после того, как при ее участии был совершен блестящий побег из таллинской подследственной тюрьмы.

Побег из тюрьмы являлся большой редкостью, особенно в условиях режима в подследственной тюрьме. Подробности этого побега забылись, но общая схема все же сохранилась в памяти.

Политические заключенные женского отделения пролезли в сделанный в стене пролом и по веревочной лестнице спустились в соседний двор. Их камера находилась на третьем этаже, но, как потом рассказывали сами участницы побега, спускаясь, они не испытывали страха — ночь была довольно темная, и они просто не видели высоты, механически спускаясь одна за другой. Как это им удалось, ума не приложу, ведь в коридоре непрерывно расхаживал надзиратель, и каждый шорох, малейший шум были ему отчетливо слышны. На это и уповали надзиратели и администрация тюрьмы, и меньше всего они думали, что возможно пробить стену, ведь это сразу было бы услышано. Но, как известно, наиболее уязвимым оказывается место, за которое опасаешься меньше всего. Пролом в стене был сделан, так сказать, в тесном сотрудничестве внешних и внутренних сил. Снаружи была проделана дыра, главным исполнителем этого явился один бывший заключенный по фамилии Моррис, хорошо знавший расположение камер в тюрьме. А чтобы заглушить удары, заключенные производили всякий шум в камере, когда надзиратели на них прикрикивали и дело принимало серьезный оборот, заключенные давали знать «каменотесу», чтоб он стучал потише. Отверстие расширяли постепенно.