Андрей Фадеев - Воспоминания Страница 45

Никогда я не думал и не гадал об этом назначении. Если бы меня спросили предварительно, желаю ли я его, то я решительно отказался бы, потому что видел уже много раз, как трудно без особенной протекции редких благоприятных случаев, быть у нас истинно полезным на этом поприще, и как легко потерять в этом звании репутацию, долговременной службою приобретенную, иногда вовсе без действительной собственной вины. В Саратовской же губернии, особенно с самого начала царствования Императора Александра I, почти все губернаторы оканчивали свою службу худо, а именно: Беляков и Панчулидзев были отданы под суд. Степанов, Переверзев, Бибиков и Власов, — бывшие до меня, — уволены без прошений, или должны были просить о увольнении по неудовольствиям. После моего выбытия из Саратова, до сих пор продолжается та же история: Кожевников, Игнатьев и наконец в нынешнем (1862-м году) Барановский — подверглись той же участи. Эти примеры заставляли меня более горевать, нежели радоваться новому моему назначению. По я покорился воле провидения и, окончив мои занятия, возвратился в Саратов[58].

Определение мое в должность губернатора, — как я узнал после, — произошло несколько странным образом. Император Николай Павлович, со времени восшествия своего на престол, сменил уже четырех губернаторов в Саратове. Действие моего предшественника Власова, — который заменил в 1840-м году Бибикова и состоял до того жандармским штаб-офицером, получив место губернатора по предстательству покойного шефа жандармов графа Бенкендорфа, — сильно разгневали Государя, и он приказал бывшему тогда министром внутренних дел, графу А. Г. Строганову, избрать непременно хорошего губернатора. Граф Строганов представил двух кандидатов из военных генералов. Государь усомнился, чтобы они были лучше прежних и спросил графа Киселева, нет ли у него благонадежного и способного человека из подведомственных ему управляющих новыми палатами государственных имуществ, к определению на эту должность. Граф Киселев указал на меня. Государь тогда же меня назначил.

В первую мою затем поездку в Петербург, директора департаментов министерства внутренних дел рассказывали мне, как при этом назначении, — по собственному их выражению, — они разинули рты от изумления, да не только они, но изумился и сам граф Строганов[59].

По вступлении моем в губернаторскую должность, я имел глупость вообразить себе, что, при моей неопытности в новых обязанностях, ближайшим руководством может мне служить, за несколько лет перед тем изданный Наказ губернаторам, творение графа Д. Н. Блудова. Несколько недель я употребил на вытверживание и изучение этого наказа и потом убедился, что, во-первых: никакой человеческой силы не хватит выполнить его в точности, и, во-вторых, что большая часть указаний в нем суть фантазии. Дело, в действительности, почти никогда так не идет, как в нем указывается и как это должно было бы быть по умозрениям графа Блудова.

Чрез три недели по назначении меня губернатором, я получил Высочайшее поручение об уничтожении раскольнических монастырей на Иргизе и об обращении их в единоверческие. По этому поводу правительство хлопотало уже с давнего времени и, кажется, что два губернатора за неуспех в том потеряли места. Вникнув в дело, я удостоверился, и полагаю безошибочно, что главною причиною их неуспеха была их манера приниматься за это дело. Они, но получении о том Высочайших повелений, приступали к действию с какою то торжественностью, делали большие приготовления, собирали войска, квартировавшие в губернии, кои состояли все из самых плохих гарнизонных и инвалидных команд и, по прибытии на место, находили уже раскольников, собравшихся по монастырям тысячами на защиту своей святыни, во всеоружии своего фанатизма, — кричавших, шумевших и решившихся, по их уверениям, скорее сложить свои головы, нежели допустить осквернить их святыню. Губернаторы, пошумев, покричав в свою очередь, не решались вступить в бой с мужиками, по своему довольно хорошо вооруженными, и возвращались восвояси, не сделав дела[60]. Я решился действовать иначе. Получив бумагу, я положил ее себе за пазуху. На другой же день нашел предлог поехать по противоположному направлению, и с половины пути повернул к монастырям. Приехав совершенно неожиданно в монастыри, я собрал всех настоятелей и монахов и объявил им непреложную Высочайшую волю об уничтожении монастырей, и внушил кротким образом, что, при сопротивлении их тому, прибудет значительное войско, они будут принуждены к исполнению Высочайшей воли силою и подвергнутся строгой ответственности; тогда как теперь, при повиновении и покорности, желающие могут обратиться в единоверие, а не желающие будут отпущены для проживания, где пожелают, с некоторыми условиями и даже с оказанием им пособия. Эта мера имела полный успех. Сначала некоторые из старообрядцев, узнав в чем дело, бросились на колокольню, чтобы ударить в колокола и поднять тревогу, но я, в предотвращение этой попытки, тотчас по приезде в монастырь, отправил двух находившихся при мне переодетых жандармов, на колокольню, приказал им порезать веревки у колоколов, что и было сделано. При этой неудаче, раскольники опешили и не оказали более никакого сопротивления. Во всех трех монастырях старообрядчество было уничтожено в один день, и они тогда же обращены в единоверческие монастыри, приехавшим ко мне к назначенный час православным архимандритом, который совершил в них надлежащее служение и окропил все святою водою. Тем и кончилось это дело, длившееся десятки лет и считавшееся почти безнадежным. В губернии и Петербурге удивлялись такому быстрому успеху. Государь меня поблагодарил за то, и я благополучию возвратился в Саратов.

Вслед за этим экстренным делом, последовало и другое не менее значительное. В некоторых уездах, где по распоряжению министерства государственных имуществ, с Высочайшего повеления, должны были непременно производиться ежегодно посевы картофеля, часть казенных крестьян решительно тому воспротивилась, не взирая ни на какие убеждения. Мне было приказано привести их к повиновению и упорство крестьян преодолеть, во что бы то ни стало. Я немедленно поехал к ним.

Крестьяне эти состояли почти все из раскольников и мордвы, обитавших в глуши. Мордва в особенности, как полудикий народ, отличалась необыкновенным тупоумием и чрезвычайным упрямством. Все убеждения, вновь им заявленные, со всевозможным терпением и хладнокровием — не имели никакого успеха. Со мною была отправлена на всякий случай воинская команда и артиллерия, но я твердо решился не прибегать к содействию штыков и пушек, на кои рассчитывал только как на средство более или менее действительное для устрашения неразумных людей. Дело обошлось без кровопролития, хотя были желавшие оного, убеждавшие меня пустить хоть пару ядрышек в непокорную толпу. Все кончилось наказанием нескольких упорнейших бунтовщиков розгами, и то более за дерзкие выражения, нежели за сопротивление к посеву. Я оставил упорствующих врагов картофеля вовсе без внимания, выказав только сожаление о их тупоумии и упрямстве. Вместе с тем, я обласкал тех, кои добровольно изъявили согласие исполнить волю правительства, ободрил уверением в наградах тех, кои изъявили это согласие с видимым намерением исполнить его; и сделав распоряжение, чтобы мне представлялись списки, как об усердных исполнителях, так и о коснеющих в упорстве, уехал от них, удалив в то же время из тех мест и воинскую экзекуцию, которую мне было предписано оставить там.