Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских Страница 45

В то время наш ничего не подозревающий трудоголик-старпом проводил с экипажем внеплановые тренировки по борьбе за живучесть. Вдруг его срочно вызвали в штаб. В кабинете начальника Горынычу было предъявлено некое странное существо, то самое мифологическое чудо в перьях, перепачканное с ног до головы и злостно смердящее. На вопросы «кто такой и откуда?» существо не отвечало, хранило молчание, затравленно озиралось и глупо улыбалось. При ближайшем рассмотрении оно было опознано, и старпом тут же получил соответствующее внушение.

С той прямотой и откровенностью, с которой старший начальник по-отечески журит младшего, старпому было указано на крайне ненадлежащее исполнение им своих служебных обязанностей. Также было предложено начать наконец-то следить за своими подчинёнными, чтобы они не шлялись в непотребном виде по территории базы, своевременно их мыть и стирать им одежду и вообще быть им отцом родным, а если надо, то и мамой. Закончив, комбриг объявил старпому строгий выговор и назначил строевой смотр всего экипажа на грядущие выходные.

От комбрига Горыныч вышел в несколько расстроенных чувствах и зачем-то сразу захотел увидеть меня. Для чего это ему понадобилось — до сих пор понять не могу. Видит бог, я не хотел так его подставлять! Думаю, пока старпом дошёл до казармы, он успел мысленно раз десять меня расстрелять и объявить арестов в общей сложности лет на двадцать.

О том, как происходила наша встреча, особенно распространяться не буду. Скажу только, что старпом был очень зол. Так, как может быть зол трезвый сантехник ЖЭКа в понедельник рано утром, получивший с клиента одно только душевное «спасибо», или гаишник, не поймавший в новогоднюю ночь ни одного пьяного водителя.

К моменту, когда Горыныч очутился в казарме, я успел забаррикадироваться в душевой, где в относительной безопасности приводил в порядок себя и — по возможности — форму одежды. Скажу сразу: наш разговор через дверь хоть и происходил на повышенных тонах, но завершился обоюдным удовлетворением сторон. Словно в ответ на мои мольбы на вершине холма, старпом соблаговолил отвалить мне пять полноценных суток ареста с пребыванием на той же — не покорившейся нам сегодня — гауптвахте ПМТО.

Следующее утро наступило для меня ровно в пять, когда в каюту вломился взъерошенный и обеспокоенный Кульков. Глядя на меня воспалёнными глазами, он предложил выдвигаться на позицию немедленно, чтобы на автобус не опоздать. Бедняга не спал всю ночь. До трёх часов отстирывал загаженную одежду, затем сушил её утюгом, а перед самым рассветом уже побоялся ложиться, чтобы не проспать. Такой стремительный рост уровня сознательности далеко не самого ответственного бойца меня очень обрадовал. Не зря, значит, я растрачивал на него свой педагогический талант!

Как вы понимаете, в этот раз на автобус мы не опоздали, весь положенный путь проделали относительно комфортно и за какие-то двадцать минут. Я сидел, уткнувшись носом в стекло, и всю дорогу тщетно пытался понять, на какой же развилке мы вчера сбились с курса.

Как ни странно, начальник кичи оказался человеком и вполне вменяемым. Это был здоровенный, под два метра ростом, майор-морпех, наш земляк из Владивостока. С чувством глубокого удовлетворения он принял взятку — большую герметично запаянную банку воблы, бутылку пайкового вина «Медвежья кровь», но особенно остался доволен комплектом разухи.

Почему-то в те годы у береговых начальников пользовалось повышенной популярностью это одноразовое бельё небесно-голубого цвета, выдаваемое исключительно подводникам на боевую службу. Наверное, надевая его, они ощущали себя в некотором роде причастными, чем и были несказанно довольны.

Благодаря подарку все пять дней ареста я провёл не в душных, нестерпимо несущих карболкой казематах местной гауптвахты, а на шикарной песчаной полосе знаменитого «американского пляжа» ПМТО, протянувшеегося вдоль пенной линии прибоя на несколько километров до самого горизонта.

До сего дня я был абсолютно уверен, что лучший в мире пляж — это наша владивостокская Шамора, прославленная позже на всю страну «Мумий Троллями», но, очутившись здесь, понял, что мало ещё видел в жизни.

Да, нелегко мне пришлось! Разморённый солнцем и безнадёжно уставший от пляжного отдыха, я только под вечер возвращался для отбытия наказания. Так сладко, как здесь, за решёткой, в тишине и покое персональной камеры на жёстком топчане, я не спал уже несколько лет. Мне даже не снились сны. Подводная лодка, личный состав, старпом, Бивень и прочая гадость остались далеко, за толстыми стенами темницы, где-то в другой жизни.

Но течение времени неумолимо. Вот пронеслись и эти пять дней умиротворения и спокойствия. Вечером пятого дня я слёзно просил майора строго наказать меня за что-нибудь и продлить срок заключения хотя бы на пару суток. Я обещал выкатить ещё банку тарани и аж два комплекта разухи, но он лишь смущённо разводил руками и виновато улыбался. Да и сам я понимал, что это бессмысленно. По мою душу уже несколько раз звонили из штаба. На послезавтра намечается выход в море, и без меня — ну никак. Делать нечего, я простился с майором, получил на руки осунувшегося Кулькова, которому пребывание на киче пришлось явно не по душе, и мы двинулись в обратный путь.

А Кулькова по доброте душевной я простил — в эту неделю ему и так досталось по полной. Мало того, что он по три раза в день чистил гальюны на киче, получил от одного из сокамерников по зубам, так его ещё и подстригли под ноль, как последнего карася. Едва завидев издалека его бритый ушастый череп, посмотрев в его несчастные глаза, я тут же великодушно забыл о тех дополнительных двух сутках ареста, которые пообещал за саботаж. Более того, весь оставшийся день почти до захода солнца мы провели на пляже, купались и поджаривали бока на раскалённом песке. Мы настолько увлеклись, что едва не опоздали на последний автобус, покидающий гостеприимный городок ПМТО.

Очень скоро, кстати, я пожалел, что не утопил тогда Кулькова в море…

29

Хмурое утро

За окном ещё висит липкая душная темнота. Ночь безлунная, густая и чёрная, но на востоке она уже слегка отступает. Чуть заметно, робким предчувствием где-то вдалеке намечается неясный горизонт. Через полчаса стыдливо заиграет розоватый рассвет, а ещё несколько минут спустя наступит полноценное яркое утро.