Николай Телешов - Записки писателя Страница 45

Освещая дорогу фонарями, которые уже вынули из-за пояса и держали в руках, мы двинулись дальше. Местами я шел лишь немного нагнув голову, чтоб не удариться о бревна, подведенные под потолок, но чаще приходилось идти с согнутой спиной и почти все время по лужам, вода булькала и брызгала под ногами. По коридору навстречу нам то и дело проходили рабочие с узкими небольшими тачками, наполненными кусками руды. Здесь, на глубине двухсот метров, ежедневно работало пятьсот человек, безвыходно по восьми часов в сутки, из-за одного только хлеба насущного. Нередко вдали показывался огонек и быстро приближался к нам: раздавался окрик, и мы прижимались к стене, чтоб пропустить рабочего с тачкой.

Покорно шел я за своим вожатым. Иногда, перестав уже стесняться сырости, садился на мокрое бревно, если оно попадалось нам по пути, и давал немного отдыха спине, а затем опять, сильно сгорбившись, продолжал путь.

Не знаю, сколько времени бродили мы так по коридорам. Встречалось иногда большое и широкое углубление в стене, похожее на пещеру, где добывают руду, взрывая тору динамитом или рубя топорами; обломки эти подбирают лопатами, ссыпают в тачки и увозят на «рудничный двор», где добыча извлекается из недр подъемной машиной. Добывается здесь медный колчедан, малахит, бурый железняк с содержанием меди, тальковые глины, оруднелые сланцы, медное индиго, шлаковатая медная руда, магнитный железняк.

Мы были уже довольно глубоко под землей. Не помню, в каком именно месте я был удивлен шумом и спросил, глядя наверх, где что-то шумело и как будто катилось:

— Выше нас тоже работают?

— Нет, это речка Рудника протекает над нами.

Шахта, где мы находились, носит название Авроринской; она ниже поверхности земли на 200 метров, но нам предстояло спуститься еще глубже, в Северную шахту, глубина которой 240 метров.

Только возвратясь домой и найдя таблицу сравнительных величин мировых архитектурных сооружений того времени, я понял, на какой значительной глубине я находился тогда. Московская колокольня Ивана Великого имеет около 80 метров; Петропавловский шпиц в Ленинграде — 138 метров; высочайшая египетская пирамида Хеопса — 137 метров; и только парижская башня Эйфеля возвышается на 300 метров, но там, не говоря уже о подъемных машинах, твердые удобные ступени, а здесь приходилось взбираться по деревянным кровельным лестницам, осклизлым и грязным, цепляясь руками за мокрые перекладины.

Когда усталый, с разболевшейся спиной, весь промокший и грязный, я сел на мокрое бревно в Авроринской шахте и, поставив себе на колени фонарик, стал записывать свои впечатления, руки мои отказывались работать, и я успел записать всего лишь несколько строк. Передо мной тем временем открылась новая картина. Откуда-то сверху на громадной толстой цепи опустилась железная бадья величиной с огромную бочку, а от земли отделилась другая, точно такая же огромная бадья, до краев наполненная рудой, и, гремя цепями, тяжело поползла вверх и скрылась во мраке. Между тем рабочие всё подвозили тачки, ссыпали руду в порожнюю бадью, и, когда наполнили ее, она точно так же со скрипом и грохотом тяжело поползла кверху, а на ее место спустилась новая — порожняя.

Кто не знает, кто не слыхал о Демидовых, простых тульских кузнецах, потомки которых располагали колоссальными богатствами и носили титул князей Сан-Донато?

Родоначальником этой фамилии был Никита Демидович Антуфьев, крестьянин, тульский кузнец. О первой встрече его с царем Петром Первым, которая послужила началом его обширной деятельности, рассказывают такие подробности. По словам Огаркова, проездом через Тулу Петр велел починить испортившийся пистолет работы знаменитого оружейника Кухенрейтера. Когда кузнец (Демидов) исправил его и принес к царю, тот обратил внимание на великолепную работу, пожалел, что у него нет мастеров, чтобы делать в России такое оружие.

— И мы, царь, против немца постоим, — возразил на это Никита.

Царь уже не раз слыхивал эти ненавистные ему слова, это вечное «закидаем шапками» от своих московских бояр, к тому же он выпил анисовки, и его ретивое не стерпело: он ударил по лицу Демидова и закричал:

— Ты, дурак, сначала сделай, а потом хвались!

— А ты, царь, сначала узнай, а потом дерись! — ответил ему Никита и подал Петру сделанный им новый пистолет, нисколько не уступавший по работе заграничному.

Горячий царь смилостивился и извинился перед кузнецом.

Так ли это было или не так, но достоверно известно, что Никита вскоре после первой встречи с Петром доставил ему в Москву шесть отлично сделанных ружей и назначил плату по 1 рублю 80 копеек за каждое, тогда как до этого казна платила за них за границей по 12 и даже по 15 рублей за штуку. Это было во время шведской войны. Понятно, царь обрадовался, что отыскал такого диковинного кузнеца у себя на родине, поцеловал Никиту, подарил ему сто рублей и сказал:

— Постарайся, Демидыч, распространить свою фабрику. Я не оставлю тебя.

И приказал отвести Демидову в двенадцати верстах от Тулы несколько десятин земли. С этого и начинается деятельность будущего «уральского владыки».

Дальнейшая судьба его, в коротких словах, такова: Демидов не ограничился тульским заводом, а стал просить Петра отдать ему в аренду уральские казенные заводы, которые и были ему отданы в 1702 году за ничтожное вознаграждение. Здесь главным деятелем выступает уже не Никита, а старший его сын Акинфий Демидов, сумевший в короткое время увеличить производительность заводов против казенного раз в триста.

И богатства и положение Демидовых начали расти с каждым годом. Уже не крестьянин, а потомственный дворянин, Никита в 1715 году нашел возможным преподнести новорожденному царевичу Петру Петровичу «на зубок», кроме драгоценностей и великолепных сибирских мехов, сто тысяч тогдашних рублей. Но русская пословица «от трудов праведных не наживешь палат каменных» нашла себе косвенное применение и в богатстве Демидовых, хотя к их услугам были всевозможные льготы и обеспеченный сбыт товара в казну. Им требовались «рабочие руки», но так как покупать крестьян или переселять их из внутренних губерний на Урал было вообще начетисто, то практиковался иной способ: заводы принимали к себе беглых каторжников и ссыльных, беглых помещичьих крестьян, рекрутов и притесняемых раскольников; все эти бесправные люди навсегда закабалялись во власть Демидовых. Чтобы не отвечать за них перед законом, их запирали во время наездов ревизоров в подземелье Невьянской башни и спускали туда воду из пруда. Таким образом, своею смертью выручали беглые своих покровителей из неприятного положения. В этом же Невьянском подземелье Акинфий впоследствии тайно чеканил монету, а с мастерами поступал так же, как с беглыми, то есть топил их во избежание доноса.