Владимир Мелентьев - Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли Страница 45

Надо заметить, что император в феврале 1817 года направил Барклаю де Толли рескрипт с приложением «Проекта учреждения о военном поселении пехоты» с предписанием представления своих (Барклая) замечаний.

Замечания, представленные Барклаем, были ошеломляющими.

Вот они: «Хлебопашество, сельская экономика и сельская промышленность там только могут иметь хороший успех и желаемые последствия, где земледельцам дана совершенная свобода действовать в хозяйстве своем так, как они лучше для себя находят. Где повинности, на него возлагаемые, не превышают сил и способов его». Обращаясь к царю, он предлагал: «Отслуживших свою службу солдат наделять землей, освобождать на 15–20 лет от податей с занесением в вольные хлебопашцы». И далее: «Долговременная и, могу сказать, весьма близкая и неразлучная с сиими сотрудниками военная служба дала мне многие случаи удостовериться, что в хорошем солдате надежда когда-либо иметь свободу и возможность увидеть, ежели бы то было при последнем даже издыхании, место своей родины и умереть там — есть единственное в его помышлениях благо, и я не вижу существенной причины и ни малейшей пользы для государства лишить такого солдата сей надежды».

И наконец: «Кто и чем докажет, что он (поселянин) вместо чаемого благоденствия не подпадет отягчению в несколько раз большему и непосильнейшему, чем самый беднейший крепостной! Его, как осужденного за вину, преследовать будут тяжкий труд земледельца, брань и побои — в учении, тоска и уныние — в минуты отдохновения».

Из сказанного нетрудно заключить негативное отношение Барклая к крепостному строю в России. Конечно, он не мог не видеть того, что русский мужик в период отчаянной борьбы за спасение отечества мог на войне позабыть пугачевскую вольницу и встать на защиту государства. Но он же после победы над Наполеоном должен был возвратиться снова под крепостное ярмо.

Возможно, поэтому и обязанности свои по выполнению «дружеской договоренности» между русским и французским монархами о возвращении беглых солдат (не желавших возвращаться в Россию под иго крепостного права) исполнял он без особого рвения.

Впрочем, причиной тому могли быть и жестокие наказания по отношению к возвратившимся «патриотам». Некоторых из них пропускали через солдатский строй, с «подарком за возвращение» до 500 шпицрутенов.

Словом, Барклай оставался самим собой. Неслучайно декабрист Н. Тургенев писал: «Военные смогут оценить Барклая де Толли как генерала, а люди благопристойные отдадут дань уважения его неподкупности и прямоте его характера».

Странно, но Михаил Богданович в ту пору был почитаем не в России, а на Западе, откуда ему продолжали жаловать награды: то Орден Меча из Швеции, то шпагу, украшенную бриллиантами, из Англии.

Между тем получив ответа Барклая на «военные поселения» император, по-видимому, пытаясь смягчить мнение оппонента, приглашает его в сентябре 1817 года принять участие в «совместном путешествии», которое проходило, между прочим, по району дислокации Западной армии.

Все обходилось более или менее благоприятно, если не считать пренеприятнейшего зрелища. Когда император проезжал по Курску вдоль главной улицы города стояли на коленях тысячи курян, приветствуя его императорское величество, держа над головами тысячи прошений. «Зрелище ужасное», — писал об этом сопровождавший царя А. Михайловский-Данилевский.

Путешествие закончилось в Тарутине посещением избы, в коей Кутузов принимал французского посла Жака Лористона. Все былое воскресло в памяти Барклая! И Михаил Богданович, не дожидаясь финала, поспешил в Могилев.

И тем не менее, не сетуя на судьбу свою, не кичась ни заслугами, ни наградами, Барклай исправно выполнял обязанности по командованию Западной армией. Энергично насаждал опыт минувшей войны, мало сообразуя его с официальными взглядами Петербурга.

Реакция, охватившая в ту пору российское общество, особливо уродливые формы приняла в армии. Основой подготовки войск вновь стали прусская муштра и шпицрутены. И надо было обладать огромным мужеством, чтобы противостоять этому.

Чиновники военного министерства с удивлением знакомились с циркулярами командующего Западной армией, в коих в числе первейших требований начальников к подчиненным говорилось: «Беречь людей, уважать человеческое достоинство низших чинов». Подчеркивалось: «Чем ближе будет командир к солдату, тем выше будет его авторитет в момент опасности». И далее: «Кроткое и благородное обхождение начальников с подчиненными не вредит порядку, не расстраивает чинопочитания, но, напротив, рождает то истинное и полезное честолюбие, каковым каждый должен воодушевляться. Унижение же сих благородных чувствований… рождает чувство ненависти и недоверчивости к начальству».

Одновременно Барклай вводит систему подготовки войск, далекую от плац-парадной муштры. Практикует учебные сборы с привлечением наиболее подготовленных командиров. При этом требует проводить занятия не в любое время суток, а не иначе как с утра (после полковых разводов), отводя на строевую подготовку не более двух часов. Одновременно требует, чтобы все офицеры, независимо от званий и чинов, были на местах учений тотчас же по прибытии войск, «дабы не ждали все одного».

Он же проводит опыты по совершенствованию рассыпного строя пехоты в бою, «затвержденные» в наставлениях, а в 1815 году присутствует при испытании нового оружия — ракет. В письме своем, отправленном конструктору А. Д. Засядько, он писал: «Я с удовольствием видел особенные труды и усердие Ваше с открытием сего нового и столь полезного орудия, кои поставили меня в приятный долг сказать Вам за то истинную мою признательность».

Впрочем, как свидетельствует очевидец, «под нажимом обстоятельств, исходящих от самого монарха», Барклаю приходилось все же иногда обращать внимание на «красоту строя». «Можно было видеть, — писал И. Паскевич, — как фельдмаршал свою высокую фигуру наклоняет до земли, чтобы разглядеть носки гренадер». Что было, то было. Из песни слов не выкинешь. Однако это не означало отказа Михаила Богдановича от своих принципов, главным из которых был — видеть в солдате человека.

Вот почему Барклай снова и снова выступает против мер физического наказания нижних чинов, утверждая: «Никакие случаи не дают права посягнуть на честь подчиненного обидным и неприемлемым взысканием. Такой поступок унижал бы звание начальника и служил бы верным доказательством его неспособности управлять людьми». По словам современников, такое поведение Барклая по-прежнему вызывало неудовольствие монарха и сильное озлобление Аракчеева.