Лео Яковлев - Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя). Страница 45

«Россия принадлежит русским, а не татарам. Мы завоевали татар и покорили их мечом, но всегда равноправие, братские отношения. Но равное право на Россию с нами за ними никогда не признавали и ни за что не признаем. Россия принадлежит русским и одним русским».

«Я столько же русский, сколько и татарин. Но воюю ни против татар, ни против мусульманства, потому что, помогая турке, я не против мусульманства иду, и я не виноват, что кавказец не понимает. Не спрятать же мне из деликатности к его мусульманскому непониманью мою историю. Ведь этак можно дойти до того, что, щадя его деликатность и оскорбительность сердца, мне придется церкви срыть. Собакам крест».

«Искусство побеждает и осмысливает. Вечное достоянье».

«Я ничего не знаю фантастичнее России».

«Холодный мрак и скука. Явления бывают, но мы чувствуем, что осмыслить их не можем — все фантастическое остается неразрешенным».

«Если б возможен был мир Молчалина, если б он не был фантастичнее всего фантастичного, то мир бы простоял хорошо».

«… действительность определяют поэты».

«Штрусберг — Россия жидовская и христианская».

«Струсберг — откровенно жидовская. Школы — маскированно жидовская».

«Россия представляет чрезвычайно фантастическую картину — жидовскую и христианскую. Там у них великие люди, Штрусберги, Шумахеры».

«Струсберг. Россия христианская и жидовская. Не так просто подавить Россию. Россия христианская спасет себя сама от жидовской».

«Победоносцев: победить силою доброго движения общества».

«Как такая сила, народное начало, как монархия, не осмыслено и не употреблено нами в дело?»

«Просвещение выработают, указав ему прямые цели».

«…означает, что нам есть на кого надеяться, что народ победит все условные идеалы. Прежние идеалы в виде сказочек».

«Возблагодарим же провидение за честь принадлежать к народу русскому».

«Лучшие люди — это те, перед которыми мы вольно преклоняемся. Но которые и заставляют поклоняться».

«Народы исторические жить, кажется, не могут без насилия».

«Такие огромные нации должны жить и высоким духовным началом».

«… закон исторический, и никакое общество до сих пор еще не могло устроиться и связать себя в целом без некоторого добровольного над собой насилия».

«Есть, пить, спать — значит наживаться и грабить, устроить гнездо — значит по преимуществу грабить. Мне скажут, что можно устроиться и устроить гнездо на разумных основаниях, на социальных, а не грабить. А я спрошу, для чего? Для чего устроиваться и для чего столько старания устроить правильно жизнь? На это, без сомнения, никто мне не сможет ответить. Правильно, разумно и нравственно праведно. Всё, что могут мне сказать, чтоб получить полное наслаждение. Но если б я был цветок или корова, я бы получил полное наслаждение, а задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы, я не могу быть счастлив даже и самым высшим счастьем — любовью всего человечества, ибо знаю, что завтра всё это будет уничтожено и я обращен буду в ничто, уничтожен, и всё это будет вечно продолжаться, но без меня. А под таким условием я не могу принять никакого счастья, не от нежелания согласиться, или не хочу по упрямству или по принципу, а просто потому, что не буду счастлив на условии грозящего нам завтра нуля».

«И наконец, если б я даже и поверил сказке — то одна уже мысль, что природа варварски истязала человека тысячелетия, пока довела его его же умом нравственно до этого счастья — глубоко возмущает меня.

Придет в голову, что человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы: уживется ли, дескать, такое существо на земле. Но, очевидно, тут не было ни малейшей пробы, а всё произошло от каких-то там вечных мертвых законов, до которых мне нет никакого дела.

В том и досада, что и обвинить даже некого».

«Все спокойны, все безмерно самолюбивы, и, уж кажется, одно это должно бы мучить вечным беспокойством. Напротив, современный самолюбец не трепещет за себя, как он вышел, как он стоит, хорошо ли он сказал. Нынче все спокойны, и всякий уверен, что все принадлежит ему одному».

«Если не религия, но хоть то, что заменяет ее на миг в человеке. Вспомните Дидро, Вольтера, их век и их веру… О, какая это была страстная вера. У нас ничего не верят, у нас tabula rasa. Ну хоть в Большую Медведицу, вы смеетесь, — я хотел сказать, хоть в какую-нибудь великую мысль».

«Наша консервативная часть общества не менее говенна, чем всякая другая».

«…семинарист действует всем гуртом. Семинарист всегда в гурте. Это существо стадное».

«"Болезненные произведения". Но само здоровье есть уже болезнь. И что можете знать вы о здоровье?»

«Любовь к России. Как ее любить, когда она дала такие фамилии — Сосунов, Сосунков, надо переделывать в Сасунова и Сасункова, чтоб никак не напоминало о сосании, напротив, напоминало бы о честности».

«Левиты, семинаристы это — это нужник общества».

«Основная идея и всегда должна быть недосягаемо выше, чем возможность ее исполнения, например, христианство».

«Нелепость весьма часто сидит не в книге, а в уме читающего».

«А не понимаешь ты не оттого, что неясен писатель, а оттого, что неразвиты, сам туп, тупы твои способности. Тупы и неразвиты».

«Люди из бумажки. Княжна Мери. Человек со вкусом этого читать не может без скуки».

«Наш либерализм даже ретрограден, за него Станислава дают, другое дело славянофильство: какие суровые требования! Как он [ «оно» — должно быть] ненавистен рутине, норовящей наделать великих дел шутя или нашаромыжку».

«Семинарская редакция: что за вседовольство, что за всеблаженство».

«Наш чиновник — олицетворенное ничегонеделание. В Дрездене за эти деньги — и какая услужливость с достоинством».

«Без крови и войны загниет человечество».

«В коммунизме пойдут один на другого. Без великой мысли не живет человечество. Мнение, что будто открыты такие орудия истребления, что нельзя будет воевать. Вздор. В войне не ненавидят, даже любят врага. Не за что ненавидеть. Уважают врага. Сходятся, дружатся. Вовсе не жаждут крови, прежде всего своею кровью жертвуют. Свою отдают, мир после войны всегда оживляется».