Борис Тихомолов - Небо в огне Страница 46

Однажды, взлетая с максимальной загрузкой с бетонки, я почувствовал что-то неладное. Ревели моторы, бежала машина. Все было как надо, и в то же время ощущалось, что поступательная скорость самолета нарастала слишком медленно. Вот уже и время прошло — пора бы отрываться, а машина бежит и бежит, словно ей жалко расстаться с идеально ровной поверхностью. Я уже видел конец бетонки, а за ней — стена соснового леса. Пришлось подрывать машину. Легкое движение штурвала на себя, и мы в воздухе. Только скорость мала; самолет качается и лениво плывет навстречу соснам. Быстрым движением убираю шасси и терпеливо выдерживаю машину возле самой земли. Сосны — вот они, рядом, но я держу, держу. Я уже чувствую, как налились упругостью рули, как, словно конь, дрожит от нетерпения машина. А я уже из озорства прижимаю ее к земле и держу, держу до самой грани. И уж тогда, когда штурман от страха вжимает голову в плечи, отпускаю штурвал, и машина взмывает вверх…

Всю дорогу до цели и обратно я ломал себе голову: в чем же все-таки дело? Ведь только вчера я взлетал с такой же загрузкой, и даже не с полосы, а с грунта, и все было отлично! Моторы? Нет, моторы работали нормально. Может быть, ветер изменился и стал попутным? Тоже нет. Я сразу уловил бы вертлявость самолета на разбеге.

Я чувствовал, что хожу где-то рядом с разгадкой и что она удивительно проста, но над ней надо еще подумать, сопоставить все свои предыдущие взлеты. Предыдущие?! Ага, стоп!

Разгадка — вот она, извивалась в моих руках, подобно скользкому налиму. Но это был пока не весь налим, а только хвост. Добраться бы до жабр!

Предыдущие взлеты. Что же было у меня предыдущего? С такой же нагрузкой мы взлетали с неровного кочковатого аэродрома. Было трудно. Стучали шасси, чертом прыгала машина, но все равно мы отрывались от земли нормально.

Взлетали и с травянистого аэродрома. Неплохо! С аэродрома плотного, покрытого мелким, величиной с горошину, камушком-песчаником — отлично!

Отлично? Почему отлично? Может быть, тогда был сильный ветер? Нет, было так же тихо, как и сегодня…

Стоп! А с бетонки с такой загрузкой я взлетал когда-нибудь?

Нет. А, ч-черт! Налим извивался в руках: вот-вот ускользнет. Я ходил около. Разгадки не было. Налим собирался ускользнуть.

"А может быть, дело в бетонке?" — робко подумал я и тут же отбросил эту мысль, как возмутительно несправедливую. Бетонка — это мечта летчиков. Гладкая, ровная.

Меня разыскал адъютант эскадрильи. У него в руках боевое расписание. Вежливо подходит, вежливо спрашивает:

— Вы сегодня опять возьмете максимальную загрузку?

Цель вчерашняя — железобетонные укрепления фашистов. Надо размолотить их тяжелыми бомбами, чтобы легче было пехотинцам взять штурмом цитадель врага. Каждая лишняя бомба…

Это я агитирую себя?! Хорош вояка, нечего сказать!

Я гоню прочь трусливую мыслишку — отказаться от максимальной бомбовой загрузки.

— Да, конечно, — небрежным тоном отвечаю я. — Максимальную.

Адъютант почтительно заносит в боевое расписание цифру 2500. Смотрит на меня с восхищением.

— Вчера у вас был такой красивый взлет!

— Что? Взлет? Да, да, конечно. Сегодня он будет еще красивее.

Адъютант уходит, а я уже весь занят соображениями о предстоящем взлете. Эх, налим, налим, так и не ухватил я тебя за жабры!

Аэродром отгуделся моторами и затих. Летчики, торопясь, докуривали папиросы: скоро на взлет. Мимо, с флажками в руках, прошел дежурный командир. Покосился на наши три пятисотки, ничего не сказал. Штурман солидно откашлялся:

— Полезли?

— Полезли.

Разбирая лямки парашюта, я подумал: "Может, мне зарулить подальше, на самый конец взлетной полосы? Нет, это будет неправильно. Нехорошо по отношению к товарищам. Это значит — показать, подчеркнуть для всех, что-де вот, мол, смотрите, у меня максимальная загрузка. Видите, как трудно.

Нет. Надо взлетать, как и все. Даже наоборот, надо сделать так, чтобы всем было яснее ясного, что взлет с такой нагрузкой не сложнее взлета… на пустой машине. Вот как Надо сделать!

Подрулили. Еще светло, и мне виден дежурный, стоявший возле бетонной взлетной полосы.

Подрулили четвертым. Взлетал самолет. Чтобы не мешать, мы остановились на грунте. И тут мне пришла в голову мысль: взлечу отсюда! Не буду заруливать на полосу. Конечно, все будут удивлены, что мы с такой загрузкой пренебрегли бетонной полосой. Пусть удивляются, пусть.

Первым удивился командир, когда увидел, что я, развернувшись, встал рядом с бетонкой. Сначала он подумал, что у меня не ладится с машиной. Он принялся растерянно перебирать в руках флажки, но я, отодвинув фонарь, поднял правую руку — прошу разрешения на взлет.

Командир опешил. Осмысливая мой поступок, он некоторое время пристально смотрел на нас, потом как-то, не очень настойчиво, пригласил меня жестом на бетонку, и, когда я, отрицательно мотнув головой, показал рукой, что буду взлетать отсюда, он пожал плечами, улыбнулся и, внезапно приняв стойку "смирно": красный флажок вниз, у левого сапога, белый вверх, затем отчетливым движением белого флажка в сторону дал мне разрешение на взлет.

Сердце мое затрепетало от восторга: умный, умный, Добрый командир! Джуда якши адам!

К моему удивлению, бежали мы недолго. По крайней мере, вдвое меньше, чем вчера, взлетая с бетонки. В чем же дело? Налим, где твои жабры?

К вечеру следующего дня, давая боевое задание полку, командир оказал, кивнув на меня головой:

— Отдаю должное сообразительности командира первой эскадрильи. Он вчера предпочел взлететь с максимальной загрузкой с грунта, а не с бетонки.

— Мы это заметили, — оказал кто-то. — А почему?

— А как вы думаете — почему? — спросил командир и заговорщицки мне подмигнул: — Ну, кто скажет?

Летчики растерянно молчали. Многие из них, повернувшись ко мне, ждали ответа. Я покраснел до ушей. Что я им скажу, когда и сам не знаю.

Меня выручил командир.

— Все дело в колесах, — сказал он. — Покрышки наших самолетов не рифленые. Гладкая взлетная полоса, гладкие колеса. При большой нагрузке баллоны присасываются к бетону. А на грунте этого нет. Гравий…

Я готов был треснуть себя кулаком по лбу и провалиться сквозь пол. Такой простой вещи и не мог сообразить!

Я сидел посрамленный в своих собственных глазах. Налим был взят за жабры, но — увы — не мною…

Юбилейный вылет

Тяжелый четырехмоторный бомбардировщик "ТБ-7" гвардии капитана Карташова шел с полным грузом бомб на боевое задание. Это был юбилейный, сотый вылет экипажа, и в полку собирались отметить его.

Замполит эскадрильи уже который день ходил с озабоченным лицом и все шептался в красном уголке с сержантами и офицерами, умеющими писать лозунги, рисовать и красить. А сегодня в столовой вдруг ни с того ни с сего подошел к Карташову шеф-повар, низенький, толстый, со смешной фамилией Непейвода, и, почтительно склонившись, спросил, что бы он и его экипаж хотели получить к столу после юбилейного вылета.