Сергей Нечаев - Русская Ницца Страница 46

Любовь к медицине и естествознанию невольно сблизила киевского профессора с русским писателем. Но была и другая черта соприкосновения у обоих. Любовь к живописи, к русскому ландшафту, в частности к пейзажам Левитана. Коротнев в течение ряда лет составлял себе маленькую коллекцию картин, преимущественно русских и некоторых заграничных художников.

В нашем обществе обыкновенно бывали и приезжавшие из России литераторы и живописцы: князь Сумбатов, Потапенко, Якоби и Юрасов, исполнявший в Ментоне обязанности вице-консула, но избравший своим местожительством Ниццу.

Чехов не любил выходить из этого круга. Его мудрено было зазвать в великосветский салон. Да и с приятелями он не всегда был разговорчив. Особенно когда у него показывалась кровь из горла. Но такие припадки были нечасты. Среди зимы он обыкновенно чувствовал себя лучше после двух-трех месяцев пребывания на Ривьере. Тогда его тянуло из Ниццы, и мы предпринимали с ним наши странствования, редко когда длившиеся более недели. Когда он принимался за литературную работу, он исчезал на ряд дней из нашего кругозора. Писал он далеко не ежедневно, как это вошло в привычку некоторых известных мне беллетристов. Рассказ и повесть требовали от него усидчивой работы нередко в продолжение недели. Тогда он не спускался даже к табльдоту. И когда показывался снова в нашем обществе, мы не без грусти отмечали перемену в его лице. Он бледнел и казался худее прежнего. И во время совместных прогулок он часто смолкал, как бы озабоченный какими-то мыслями. В это время он, по всей вероятности, обдумывал затеваемый им рассказ».

М. П. Чехов свидетельствует:

«В Ницце Антон Павлович прожил осень и зиму и в феврале 1898 года засобирался в Африку, но профессор М. М. Ковалевский, с которым он хотел поехать туда, заболел, и от путешествия пришлось отказаться. Подумывал он и о поездке на остров Корсика, но и это ему не удалось. К тому же он перенес в этом месяце в Ницце тяжелую болезнь. Зубной врач француз очень неискусно вырвал у него зуб, заразил его грязными щипцами, и у него приключился периостит в тяжелой форме с полной тифозной кривой. По его словам, он «лез от боли на стену». К этому еще стало присоединяться убеждение в безнравственности проживания в Ницце: «Смотрю я, — пишет он А. С. Суворину, — на русских барынь, живущих в Pension Russe, — рожи скучны, праздны, себялюбиво праздны, и я боюсь походить на них, и все мне кажется, что лечиться, как лечимся здесь мы (то есть я и эти барыни), — это препротивный эгоизм».

И вот, едва только наступила весна 1898 года, как Антона Павловича уже неудержимо потянуло в Россию. Вынужденное безделье утомило его, ему недоставало снега и русской деревни, и в то же время его беспокоила мысль о том, что, несмотря на климат, на хорошее питание и на безделие, он нисколько не прибавился в весе. «По-видимому, я никогда уже более не поправлюсь», — писал он одному из знакомых».

Б. М. Носик в книге «Прогулки по Французской Ривьере» пишет, что в ту пору, когда А. П. Чехов приехал в Ниццу, он находился в зените писательской славы. В связи с этим «множество прекрасных женщин, поклонниц его таланта и юмора, жаждали выйти замуж за этого долговязого гения в интеллигентском пенсне, удостоиться его любви или хотя бы завести с ним интрижку».

Нежные отношения завязывались у А. П. Чехова постоянно, причем русские дамы оставляли местным мало шансов на внимание холостого писателя. Несмотря на это, он находил время для работы, но она шла плохо. Писатель в письмах сам себя бранил за лень и жаловался, что ему трудно писать за «чужим столом». Среди русских, с которыми он проводил время в разговорах и за чтением газет, можно отметить, помимо профессора М. М. Ковалевского, редактора «Русских ведомостей» Василия Михайловича Соболевского, писателя Василия Ивановича Немировича-Данченко (брата знаменитого театрального деятеля), художника Валерия Ивановича Якоби и некоторых других.

В то время, когда А. П. Чехов находился в Ницце, Франция переживала тяжелые дни. Вновь разбиралось так называемое дело капитана французской армии Альфреда Дрейфуса, сына богатого еврея-фабриканта, обвиненного в 1894 году в шпионаже в пользу Германии.

Суть дела была такова: в декабре 1894 году Дрейфуса обвинили в измене родине за шпионаж в пользу Германии. Несмотря на отсутствие четких доказательств, военный суд приговорил его к пожизненной каторге. 5 января 1895 года над ним был совершен обряд публичного разжалования (сломали его саблю, ободрали пуговицы и эполеты), после чего Дрейфус был сослан на Чертов остров близ Кайенны во французской Гвиане.

На защиту Дрейфуса поднялась вся прогрессивная Франция. Развернулась борьба за пересмотр дела.

Дальнейший ход событий излагают историки Эрнест Лависс и Альфред Рамбо:

«Агитация за пересмотр процесса началась в ноябре 1897 года; но министерство Мелина отказалось рассматривать этот вопрос, а избиратели в массе своей оставались безучастными (если не считать избрания антисемитов в Алжире). Военный министр Кавеньяк, вознамерившись доказать палате виновность Дрейфуса, представил документ, вскоре признанный подложным».

Заметим, что этот подложный документ, который должен был окончательно уличить Дрейфуса, был составлен полковником Анри, который, будучи уличен в подлоге, объяснял свой поступок так: по его мнению, Дрейфус был виновен в измене, а между тем во Франции шла вредная агитация в его пользу. Поэтому Анри и счел вполне законным и хорошим делом совершить «патриотический подлог», чтобы уж разом покончить с агитацией. Было ясно, что Анри получил это тайное поручение от неких высших лиц. Вскоре его арестовали и посадили в военную тюрьму Шерш-Миди. Утром на другой день его нашли в камере с перерезанным горлом, что лишь подтверждает известный тезис о том, что лишние свидетели никому не нужны.

В сентябре 1898 года дело Дрейфуса было передано на пересмотр в кассационный суд.

Борьба за пересмотр дела Дрейфуса подавалась прогрессивной общественностью как борьба за демократию. Особенно громкий резонанс вызвало открытое письмо в связи с этим делом, которое направил президенту Французской республики известный писатель Эмиль Золя под весьма характерным заголовком: «Я обвиняю!»

Это открытое письмо было опубликовано 12 января 1898 года в газете «Аврора». В нем Эмиль Золя возмущался тем, что военный суд оправдал майора французской армии Эстергази и не освободил капитана Дрейфуса, хотя было ясно, что Дрейфуса посадили за преступление, совершенное Эстергази.