Виктор Петелин - Жизнь графа Дмитрия Милютина Страница 46

Еще в Париже Наполеон Третий любезно принимал русского посла Н.Д. Киселева, он описывал любезности императора, а турецкая флотилия из 16 боевых и транспортных судов шла из Константинополя в Батум с экспедиционным корпусом и военным снаряжением, где особенно силен был Шамиль. А французско-английский флот стоял в Мраморном море с готовым десантом.

Вышедшая из Севастополя эскадра вице-адмирала Нахимова внезапно напала в Синопской гавани на турецкую эскадру и полностью разгромила ее, потопив все вражеские корабли.

Императорский двор в России ликовал, Николай Первый тут же наградил Нахимова орденом Святого Георгия 2-й степени, награды получили и все участники сражения. Отличились войска и в Азии, двор и император были полны радости и удовлетворения, а участники сражений также были награждены.

После Синопа Англия и Франция твердо решили действовать в крепком союзе, еще более интенсивно начали готовить десантные войска.

А Николай Первый продолжал упиваться первыми победами и упустил момент, когда нужно всерьез подумать об армии. «Император Николай Первый, – писал французский посол в Петебурге маркиз Кастельбежак, – государь чрезвычайно эксцентричный. Его трудно вполне разгадать, так велико расстояние между его хорошими качествами и его недостатками… Его прямодушие и здравомыслие иногда помрачались лестью царедворцев и союзных государей… Он обижается, если ему не доверяют, очень чувствителен, не скажу к лести, но к одобрению его действий». Точная характеристика качеств русского императора, приведших его к стольким ошибкам, военным и дипломатическим.

Император Николай Первый, получая успешные реляции, с ликующим восторгом планировал обширные операции своих корпусов, предполагая войти в Болгарию, связаться там с сербами, поднять восстание во всех христианских областях Балканского полуострова. В обсуждении планов принимал участие и фельдмаршал Паскевич, который признавал планы императора «новыми и блестящими», вовсе не предполагая, что через два года оба они скончаются, так и не доведя своих «гениальных» планов.

Наконец, свои предложения высказал и князь М.Д. Горчаков, который нашел предложения фельдмаршала Паскевича «опасными».

Дмитрий Алексеевич одним из первых узнавал эти планы императора и его сподвижников и весьма критически к ним относился, но он готовил записки, документы, не имея права вмешиваться в столь высокую политику.

Но, бывая в светских салонах, он обратил внимание, что чаще всего к нему обращались и светские дамы, и крупные чиновники, и генералы преимущественно по военным вопросам, все толковали наугад, что ожидает Европу, Турцию и Россию в текущих днях. Особо осведомленные дамы с удивительным глубокомыслием рассуждали о войне, об операциях, о новых назначениях, об отставках… Часто задавали вопросы и ему, полковнику, близко стоявшему к военному министру и пользовавшемуся большим доверием. Милютин занимался у военного министра как раз военно-политическими новостями, составлял расписание войск, редактировал сводки с театров войны, а когда исполнял текущую работу, садился за «Краткий обзор хода военных действий в прежние времена», прослеживая историю войны с Турцией с 1769 по 1829 год. Военный министр Долгоруков все принимал, что готовил Милютин, но поражал педантизм и формализм министра… Министр нравился ему своей обходительностью, тактом, манерой общаться с подчиненными, но как начнет придираться к мелочам, на которые мало кто обращал внимание, тут столько терпения надо проявить, спокойствия и умеренности, чтобы не взорваться и не нагрубить.

Но были и радостные сообщения… Особенно порадовали изменения в Военной академии. С 4 февраля 1854 года был издан указ о подчинении Военной академии главному начальнику военно-учебных заведений, должность директора упразднена, а генерал Ростовцев пообещал в своих выступлениях, что Военная академия будет высшим учебным заведением с тремя факультетами: Генерального штаба, инженерным и артиллерийским.

Но это не так взволновало Милютина: уходил из Военной академии генерал Сухозанет. 5 февраля, получив высочайшее повеление о Военной академии, он написал свой приказ: «По преданности к службе и привязанности к Академии, с радостью в сердце предусматривая блестящую будущность под счастливым для нее начальством Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича, нахожу в этой будущности и для самого себя величайшую награду».

«Несмотря на сладкие речи покидавшего нас начальника, – вспоминал Милютин, – никто не пожалел о разлуке с ним. Он оставил по себе самую незавидную память. Гнет, под которым считал он нужным держать своих подчиненных, под видом охранения дисциплины, не только был крайне тяжел для них лично, но вместе с тем тормозил самые успехи заведения, подпавшего под его железную ферулу…»

Но не только генерал Сухозанет тяготел над здравомыслящими людьми того времени; и военный министр князь Долгоруков докучал Милютину своим педантизмом и формализмом, вникал в такие мелочи, с которыми вполне мог бы справиться и любой офицер в армии. Милютину нравился его ровный, невозмутимый вид при решении самых важных задач, министр был человеком приятным в отношении к людям, но уж очень тяготел к формализму, порой казалось, что он больше думает о гладкости редакции, чем о сути дела. Работы было много, Милютин по-прежнему читал лекции в Военной академии по старым конспектам, но, поглощенный современными событиями, уже не мог столько же времени уделять историческим событиям.

Чаще всего Долгоруков поручал ему следить за европейскими делами, внимательно следить за действиями турок и западных морских держав.

Странное впечатление производил на Милютина князь Долгоруков, много разговоров вызывал он среди знакомых, чрезвычайно по-разному оценивавших его. В семнадцать лет он стал юнкером в конногвардейском полку, в ночь с 13 на 14 декабря 1825 года со своим взводом он стоял на посту в Зимнем дворце и видел панику в императорской семье, готовившейся к бегству из дворца: до семьи дошел слух о заговоре декабристов, которые могли дойти и до цареубийства, уже стояли на конюшенном дворе восемь карет, четверо крытых саней, кучера на козлах, форейторы на седлах каждую минуту готовы были к отправке с императорской семьей, а князь Долгоруков все это видел и испытывал тот же страх за крушение императорского дома. Чаще всего об этом и вспоминают недружественные люди, дескать, одни боролись за свободу, за конституцию, умные и даровитые ушли на виселицу и в длительную ссылку, а вот такие, как князь Долгоруков, по-прежнему улыбаются, делают карьеру, расточают свои улыбки, балагурствуют… Но в сущности и эти «вредные» люди указывают, что способствовало карьере Василия Андреевича… Он выгодно женился на племяннице графини Елизавете Алексеевны Остерман-Толстой, урожденной княжны Голицыной, доброй, умной, пользовавшейся большим влиянием в обществе и в родственной среде. Племянница Ольга Карловна Сен-При не отличалась особой красотой, порой ее находили даже безобразной, но она была умна, бесхитростна, благородна, прямоту своего характера проявляла не только в семейном кругу, но и в светском обществе, поражая своей откровенностью придворных императора. Превосходно Ольга Карловна вела и своего мужа по ухабам придворной жизни, наделяя его умом, деловитостью, осторожностью, присущей сметливым дипломатам. И многие верили ей, особенно император, любивший льстивость, угодливость, добрый оптимизм, душевность, а этих качеств в военном министре было хоть отбавляй… В двадцать семь лет Долгоруков получил «вензель на эполеты», стал флигель-адъютантом, не просто за заслуги, а благодаря стараниям графини Остерман-Толстой, действовавшей через князя Александра Николаевича Голицына, одного из самых влиятельных царедворцев, начавшего служить еще при Екатерине Великой. А потом уж жизнь потекла по нормальному придворному руслу. В 1837 году Долгорукова послали во главе дипломатической миссии к сербскому князю Милошу Обреновичу с императорским посланием и серьезными предложениями. Милош Обренович принял посла превосходно, устроил Долгорукову превосходный прием, а провожая его в Петербург, далеко отъехал от своей резиденции, что тоже было воспринято как явление удачное и положительно было воспринято при дворе Николая Первого. С такими же немалыми трудностями ему удалось попасть в свиту к цесаревичу Александру, отправлявшемуся в длительную заграничную поездку по странам Европы. Князь Долгоруков исполнял обязанности бухгалтера, учитывавшего расходы поездки, за это время князь Долгоруков вошел в доверие и к наследнику Александру.