Сьюзен Сонтаг - Заново рожденная. Дневники и записные книжки 1947–1963. Страница 46

Вчера вечером телефонный звонок Якоба [Таубеса (1923–1987)] относительно его разговора с Маркузе в прошлую среду.

У меня есть враг – Филипп.

Мое желание [СС написала «потребность», затем вычеркнула слово.} писать связано с моей гомосексуальностью. Идентичность нужна мне как оружие, чтобы противостоять направленному на меня оружию общества.

Это не оправдывает мою гомосексуальность. Но это дает мне – я так думаю – разрешение.

Я только теперь начинаю осознавать, насколько я повинна в своих наклонностях. С Г. я думала, что это меня не волнует, но я лгала себе. Я убеждала других (например, Аннетт [Майклсон]), что мой порок – Г. и что если б не она, я не была бы лесбиянкой или же эта сторона моей натуры проявлялась в меньшей степени.

Я связываю свой страх и чувство вины с Филиппом, с его болтовней на каждом углу, с перспективой еще одного суда об опекунстве следующим летом. А может быть, он лишь усугубляет эти переживания. Зачем же тогда я продолжаю этот обман с Якобом [Таубесом]?

Лесбийские наклонности делают меня более уязвимой. Они увеличивают мое желание спрятаться, быть невидимой – но я и так всегда его ощущала.

…До сих пор мне казалось, что единственные люди, которых я могу глубоко чувствовать или по-настоящему любить, – это своего рода двойники или разновидности моего несчастного «я». (Мои интеллектуальные и сексуальные чувства всегда были кровосмесительными.) Теперь же я знаю+люблю человека, который не похож на меня – т. е. она не еврейка, не интеллектуалка нью-йоркского типа, – и не испытываю никакой скованности. Я вполне осознаю «инаковость» И., а также отсутствие биографической или иной общности между нами, но для меня это огромное облегчение.

1960

[Датировано январем 1960 г.]

Cogito ergo est[31]

Из воспоминаний Горького о Толстом, Чехове и Андрееве:

«Ницше где-то сказал: “Все писатели всегда лакеи какой-нибудь морали”, Стриндберг – не лакей. Я – лакей, и служу у барыни, которой не верю, не уважаю ее. Да и знаю ли я ее? Пожалуй, нет. Видите, какое дело-то. Очень тяжело и грустно мне, Антон Павлович. А так как и вам не весело живется – не буду говорить об этих тяжелых оковах души».

Я накрыла положительной пеленой свои негативные чувства…

… Кольридж как философ «Я – Ты»…

…Октава ее грудей.

Стендаль о поведении в обществе или искусстве (?): «Произведите впечатление, затем быстро удалитесь».

Он мне нравится. И я хотела бы любить его. (Или: он мне не нравится. Но мне хотелось бы испытывать к нему приязнь.) Так я дарю ему это чувство. Я подразумеваю, что это дар и одновременно отставка. Однако теперь он верит, что я люблю его. Он пытается обналичить мой чек, а его отказываются принимать.

Я всего лишь хотела быть любезной. Теперь же я превратилась в мошенницу, и он нависает надо мной, гнетет меня.

Мне слишком стыдно признаться ему в том, что чек не обеспечен, что его следует порвать и выбросить. (Я рассчитывала, что он не станет пытаться его обналичить!)

Он требует, чтобы я расплатилась. Я опускаю стальной занавес: перестаю отвечать на его звонки и читать письма, перехожу на другую сторонуулицы, завидев его.

Я: Знаешь, почему тебе кажется, что остаться в живых так сложно? Ты ездишь без бензина.

С: Как? А честность – это бензин?

Я: Нет, честность – это запах бензина.

Образ, предложенный И.: я ношу нейлоновую кожу. Для того чтобы содержать ее в порядке, требуется много времени + усилий; кроме того, она не слишком мне по размеру, но я боюсь соскрести ее, так как не думаю, что скрывающаяся под ней человеческая кожа может все это вынести.

Мне страшно, говорю я. Я боюсь, что, если подниму веко, это изменит мою жизнь, вынудит меня отказаться от многих вещей. Я не хочу знать о своих подлинных мыслях, если это означает, что я вынуждена буду «оставить преподавание, отправить Дэвида в сиротский приют, а Ирэн – в “Белую лошадь”». Но И. отвечает: «По правде, все не слишком важно». Я начинаю плакать.

«Лучше обижать людей, чем не быть целостной».

Верить своей коже.

Наследие матери:

А. «Лги мне, я слаба» – так она внушила нам, что честность тождественна жестокости. Таким был лейтмотив (снова!) прошедшего августа, когда Джудит восстала против матери, одновременно пребывая в депрессии + я нападала на Джудит за ее честность с матерью, в присутствии их обеих, + мать сказала: «Вот именно».

Б. Ее неспособность причинять боль: сообщать дурные вести, резать по живому – делать то, что делать необходимо. Она звала Рози + уходила в другую комнату, пока все не затихало.

«уходить в другую комнату»:

– мой уход вниз по лестнице [в доме, где СС жила с Филиппом Риффом по адресу Чонси-стрит, 29, Кембридж, шт. Массачусетс] в комнату Дэвида + Рози, где я легла на кровать, зажав уши, пока Филипп говорил с доктором о результатах «кроличьего теста»[32] (лето 1954-го).

– как я вынудила И. позвонить Г. (+ сама пошла в гостиную, пока она говорила по телефону) тем субботним вечером, когда я пришла с Дэвидом на Томпсон-стрит.

Что ни говори, но моя жизнь, мои поступки показывают, что я не любила истину, не желала истины.

Якоб [Таубес]: замечательная работа [Гершома] Шолема о Лурианской каббале. Он видитв ней откликна великую испанскую катастрофу, а также богословскую схватку с идеей Изгнания, отчуждения.

Сегодня в богословии или литературе отсутствует должное осознание великих событий нашего времени. За шесть миллионов долг не уплачен, из Катастрофы невозможно вывести Государство Израиль, которое позволяет Бен-Гуриону играть в политические игры.

И. говорит, что гнусность Г. – это не честность; это гнусность. Человек честный честен всегда, а не только в тех случаях, когда может себе это позволить. Г. раскованна и несдержанна в выражении гнусных чувств. Но она не честна.

…Может потребоваться пять лет, прежде чем я пойму, почему мне не нравится отвечать на телефонные звонки…

…Так много уровней, на которых я понимаю суть телефонного узла…

…Да еще современный язык, с его простецким словарем самоанализа, помогает мне жить на поверхности себя самой. Можно сказать, что я робкая; или невротичка; или чувствительна к варварскому нарушению приватности, отождествляемому с телефоном. (Такова теория Вульфа Шпитцера, которую он развивал в доме Хелен Линд вечером третьего дня, когда я поставила перед ними эту задачку.) Отметаю недостойный внимания «пси-анализ», вроде утверждений: «Моя мать заставляла меня пользоваться телефоном, когда мне было два года» или «Черные телефонные аппараты – это сексуальные символы» и т. д.