Геннадий Прашкевич - Брэдбери Страница 46

У книг есть кожа.

У книг есть дыхание.

Книги обладают живой душой.

Снабженная прекрасными (или дурными) иллюстрациями и подробными (или лаконичными) комментариями книга дает некое новое качество, новые подробности окружающего нас мира. Тем, кто ищет только житейского покоя, хотелось бы, наверное, видеть в книгах исключительно красивые лица, чудесные глаза, лишенные гнева и ужаса дивные локоны, гибкие руки. Но романтичный Дон Кихот и коварный Дон Жуан, мятущийся Гамлет и отчаявшийся Робинзон Крузо, холодный капитан Немо и яростный Джон Картер, герои Шервуда Андерсона и герои Хемингуэя почему-то всему этому сопротивляются…

В конце 1940-х годов Брэдбери написал несколько рассказов, в которых просматриваются мотивы будущей знаменитой повести «451° по Фаренгейту».

Рассказы эти — «Костер тщеславия» («The Bonfire»),

«Сияющий Феникс» («Bright Phoenix»),

«Пешеход» («The Pedestrian»),

«Эшер II» («Usher II»).

Все они отдавали откровенной горечью.

От всех несло угарным дымком, темной атомной пылью.

В самом деле — кто управляет нашими мыслями и эмоциями, должны ли мы поддаваться постоянному давлению извне? За каждым из этих рассказов стояла своя вполне реальная история.

О том, как написан был «Пешеход», рассказал в своей «Хронике» всезнающий Сэм Уэллер.63

Однажды поздно вечером Рей Брэдбери с приятелем неторопливо прогуливался по какой-то пустынной улице.

Тихий уснувший город, и вдруг, как из ничего, перед приятелями вынырнула полицейская машина.

— Эй, что вы тут делаете?

— Ставим одну ногу перед другой.

Офицер не принял этого затейливого юмора.

Пришлось объяснять:

— Просто гуляем. Дышим свежим воздухом.

— Как это так — просто гуляете? — не понял офицер. — Кто в такое время выходит на улицы? Возвращайтесь домой и не делайте так больше.

В ту же ночь Брэдбери написал рассказ «Пешеход»64 — о далеком пока XXI веке; там люди, скованные тысячами условностей и запретов, любым прогулкам предпочитают сидение перед безопасными мерцающими экранами.

Некий Леонард Мид (читайте — Рей Брэдбери. — Г. П.) любит гулять по городу в неурочное время. Ему нравятся пустынные улицы, ночная тишина, светлая луна над домами. Нежный туман плывет над остывающим асфальтом, кажется, ты в городе совсем один, но бьет в глаза свет автомобильных фар и металлический голос приказывает: «Ни с места!» Понятно, Леонард Мид останавливается. Он поражен. На огромный город с населением в три миллиона жителей давным-давно оставлена всего одна полицейская машина, и надо же! — он на нее наткнулся.

— Имя?

— Леонард.

— Род занятий?

— Пожалуй, писатель.

— То есть без определенных занятий?

— Можно сказать и так, — соглашается Леонард Мид.

Это правда. Он давно ничего не пишет. Он уже много лет ничего не пишет.

Да и для кого писать? Никто не покупает и не читает книг. Люди предпочитают мерцающие экраны телевизоров.

Дверца машины распахивается: «Влезайте!» — и Леонарду Миду приходится лезть в металлическую клетку. На вопрос: «Куда вы меня везете?» — всё тот же равнодушный металлический голос отвечает: «В Психиатрический центр по исследованию атавистических наклонностей»…

Но по большому счету — повесть «451° по Фаренгейту» выросла из большого рассказа «Пожарный» («The Fireman»), написанного в 1951 году.

Он написал его за три дня, это случилось как наваждение.

«Я активно атаковал библиотечную пишущую машинку, — вспоминал Брэдбери. — Я пропихивал в нее монетки (машинки в библиотеках были платные. — Г. П.), выпрыгивал из-за стола, как безумный шимпанзе, и мчался вверх по лестнице, чтобы заграбастать еще десятицентовиков. Я бегал вдоль длинных полок, вытаскивал нужные книги, проглядывал страницы, вдыхал тончайшую пудру в мире — книжную пыль, затем рысачил обратно вниз, сгорая от любви, потому что нашел еще пару цитат, которые можно было воткнуть или ввернуть в мой расцветающий миф…»

В предисловии, предварявшем некоторые издания повести, Брэдбери рассказывал о создании повести достаточно подробно.

«Я обнаружил, что лучший способ вдохновиться — это, конечно, пойти в центральную библиотеку Лос-Анджелеса и бродить по ней, вытаскивая книги с полок, читать строчку здесь, абзац там, выхватывая, пожирая, двигаться дальше и записывать мысли на первом попавшемся листке. Иногда я стоял часами за столами-картотеками, царапая что-то там на бумажных листках. Я в те годы буквально ел, пил и спал исключительно с книгами — всех видов и размеров, цветов и стран. Когда Гитлер начал в Германии сжигать книги, я переживал это так же остро, как, простите меня, переживал и убийства людей, потому что книги и люди для меня — одной плоти…

Я часто проходил мимо пожарных станций, любуясь своим длинным отражением в латунных шестах, по которым пожарники съезжают вниз, и позже среди своих записей я обнаружил множество листков с описанием красивых красных машин и суровых пожарных, грохочущих тяжелыми ботинками…

И еще помню ночь в детстве, когда я услышал пронзительный крик из комнаты моей бабушки и прибежал в ту комнату, распахнул дверь, чтобы заглянуть вовнутрь, и сам закричал от страха и удивления. Потому что в комнате, карабкаясь по стене, рос колеблющийся светящийся монстр. Он рос у меня на глазах. Он издавал мощный рев, отдавал ужасным жаром и казался по-настоящему живым. Он питался обоями и пожирал потолок. Это был огонь, и он показался мне каким-то ослепительным зверем. Я никогда не забуду, как он заворожил меня, заставил застыть, забыть обо всем, прежде чем мы побежали, чтобы наполнить ведра водой и убить монстра…»

Получив «Пожарного», Дон Конгдон, литературный агент Рея Брэдбери, сразу отправил рукопись в несколько редакций, но никто, к сожалению, рассказом не заинтересовался. Возможно, потому, что рассказ был слишком политизированным, — несколько наивно объяснял свой неуспех Брэдбери.

Только в феврале 1951 года «Пожарный» обрел пристанище в журнале «Репортер» («The Reporter»).

Но сам Брэдбери в это время работал уже над «Фаренгейтом».

«Вы — пожарник. Вы сжигаете книги» — на этом странном наложении — пожарник и сжигаете, построена вся повесть. Рей писал ее в собственном гараже, превращенном в кабинет, поэтому, наверное, так часто проникали в будущую книгу всякие внешние приметы — ветки над головами, звук чьих-то шагов, шорох листьев.

«Девушка остановилась, — писал Брэдбери. — Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга… на изображение саламандры на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди…