Дмитрий Табачник - Петр Столыпин. Крестный путь реформатора Страница 46

Дополнительную твердость Столыпину прибавляла не только вера, но и то, что он чувствовал свою ответственность перед будущими поколениями. По словам Петра Аркадьевича: «Мы будущими поколениями будем привлечены к ответу. Мы ответим за то, что пали духом, впали в бездействие, в какую-то старческую беспомощность, утратили веру в русский народ!»

И, преодолевая отвращение к пролитию крови, столь естественное для каждого христианина, председатель Совета министров умел быть беспощадным. Он понимал, что в смертельной борьбе за сохранение государства нельзя руководствоваться заповедями всепрощения. Об этом, например, свидетельствует история с покушением на выдающегося флотоводца и государственного деятеля генерал-адъютанта адмирала Федора Васильевича Дубасова (прославившегося на всю Россию своими воинскими подвигами еще в Русско-турецкую войну 1877–1878 годов). Его люто ненавидели революционеры за решительное подавление кровавых беспорядков в Черниговской, Полтавской и Курской губерниях и в особенности Декабрьского вооруженного восстания в Москве. Будучи московским генерал-губернатором, он не растерялся перед принявшим массовый характер революционным насилием — объявил губернию на положении чрезвычайной охраны и настоял на присылке дополнительных воинских подкреплений. Он также сформировал отряды добровольцев (которых можно обоснованно считать первой Белой гвардией), оказавшие большую помощь войскам и полиции. При этом генерал-губернатор делал всё возможное, чтобы при наведении порядка было пролито как можно меньше крови. Дубасов запретил артиллерийский обстрел домов и обещал прощение вовлеченным революционерами в восстание рабочим в случае добровольной ими сдачи оружия. Излишне говорить, насколько это отличалось от действий «героев революции», убивавших из-за угла солдат и городовых и расстреливавших попавших в их руки белых добровольцев. Сам Дубасов неоднократно рисковал жизнью при подавлении восстания и считал абсолютно естественным, что генерал-губернатор должен являться для подчиненных примером. «Всякий человек должен исполнять свой долг», — писал он без всяких эмоций, с простотой спартанца.

Неслучайно после подавления восстания Дубасов стал любимцем москвичей, в полной мере отдававших себе отчет в том, что его решительные действия сохранили тысячи жизней.

Эсеры после поражения мятежа в Москве приговорили адмирала к смерти, и за ним началась настоящая охота. Два покушения на Дубасова Департамент полиции смог предотвратить благодаря полученным агентурным сведениям, но 23 апреля 1906 года эсеровским боевиком Борисом Вноровским в коляску адмирала была брошена бомба. Тогда погиб самоотверженно заслонивший генерал-губернатора своим телом его адъютант граф Сергей Николаевич Коновницын, а сам Дубасов был ранен (от охраны он неоднократно с презрением отказывался, считая, что стыдно бояться бандитов-террористов). После полученного ранения Дубасов не смог больше исполнять служебные обязанности и ушел с поста московского генерал-губернатора, но это не остановило террористов.

2 декабря 1906 года на Дубасова было произведено покушение боевиками из «Летучего боевого отряда» ПСР. Во время прогулки в Таврическом саду эсеры Воробьев и Березин произвели в него 13 выстрелов, а двое других бросили бомбу с начинкой из мелко порезанных гвоздей. При этом эсеровским «борцам за народное счастье» было совершенно безразлично то, что в саду было множество женщин с маленькими детьми.

Террористы были схвачены на месте преступления и приговорены к смертной казни, но получивший ранение Дубасов обратился к императору с просьбой о их помиловании. Он оставался прежде всего воином и не мог принять казнь уже безоружных врагов, пусть только что и хотевших отнять у него жизнь. Столыпин, как председатель Совета министров, в свою очередь, не мог позволить себе такого внешне красивого, но государственно вредного благородства и написал Николаю II, почему не может быть удовлетворено ходатайство его генерал-адъютанта: «Если долг генерал-адъютанта Дубасова побудил его просить милости для покушавшихся на его жизнь, то мой долг ответить на вопрос Ваш: "что Вы думаете?" всеподданнейшею просьбой возвратить мне его письмо и забыть о том, что оно было написано.

Мне понятно нравственное побуждение Дубасова, но когда в Москве мятежники покушались на чужие жизни, не он ли железною рукою остановил мятеж?

Тяжелый, суровый долг возложен на меня Вами же, Государь. Долг этот, ответственность перед Вашим Величеством, перед Россиею и историею диктует мне ответ мои: к горю и сраму нашему лишь казнь немногих предотвратит моря крови, благость Вашего Величества да смягчает отдельные, слишком суровые приговоры, — сердце царево — в руках Божьих, — но да не будет это плодом случайного порыва потерпевшего!»

Но все-таки, учитывая особую чувствительность для себя этой темы, Столыпин крайне болезненно реагировал на любые попытки представить его в качестве бездушного палача. На всю Россию прогремел скандал, связанный с оскорблением главы правительства депутатом III Думы Федором Измаиловичем Родичевым 17 ноября 1907 года. События в этот день в Таврическом дворце развивались следующим образом. Еще в марте, на заседании II Думы крайне правый депутат Виктор Митрофанович Пуришкевич (получивший заслуженную репутацию главного думского скандалиста) выступил с речью в поддержку военно-полевых судов, в которой была такая фраза: «А где убийцы, все ли они вздернуты и получили муравьевский галстух (генерал от инфантерии граф Михаил Николаевич Муравьев-Виленский был либеральными кругами назван «вешателем» за жестокое усмирение Польского восстания 1863 года. — Авт.)?» А то, что произошло на заседании в ноябре, описывает репортаж думского корреспондента самой тиражной тогда в России газеты «Новое время»: «После небольшого перерыва на трибуну поднялся г. Родичев. Он… перешел на гражданские мотивы о патриотизме, национализме и заканчивал защитой польских интересов.

Слова оратора: "Мы, любящие свое отечество… мы, защищающие порядок…" — вызвали смех на скамьях крайней правой, и оттуда часто слышались напоминания о выборгском воззвании.

Выкрики с мест, не прекращавшиеся несмотря на неоднократные замечания председателя, видимо еще сильнее взвинчивали г. Родичева; он становился всё более и более резким, теряя самообладание, злоупотреблял жестикуляцией — и, не находя подходящих выражений, выбрасывал неудачные афоризмы.

Когда г. Родичев, вспоминая выражения Пуришкевича о "муравьевском воротнике", сказал, что потомки его назовут "столыпинским галстуком" (согласно стенограмме заседания дословно было сказано: «В то время, когда русская власть находилась в борьбе с эксцессами революции, только одно средство видели, один палладиум в том, что г. Пуришкевич называет муравьевским воротником и что его потомки назовут, быть может, столыпинским галстуком». — Авт.), зал в одно мгновение преобразился. Казалось, что по скамьям прошел электрический ток.