Ант Скаландис - Братья Стругацкие Страница 46

Берия был арестован 26 июня, здесь как будто всё совпадает. Но дальше описываются вот какие события. Недели через две пришла некая повестка из Елизовского районного суда, и они вдвоём туда поехали на попутке. Ольшанский отчётливо помнит судебное заседание по делу о разводе, без посетителей, конечно, только он один и явился, чтобы засвидетельствовать соответствие Аркадия положительному образу советского офицера. Однако женщина-судья не ограничилась трафаретными вопросами, а всё допытывалась, не торопится ли Аркадий Натанович удовлетворять просьбу своей жены. Но он уже всё решил окончательно. Якобы и в суде рассказывал он про отпуск и полную невозможность примирения. Чувствовалось, что для судьи это вполне стандартное дело — многие жены отказывались ехать с офицерами в этакую даль. И решение АН получил на руки в тот же день, подождав каких-нибудь часа полтора.

Ещё накануне они с Володей выпили за пришедшую повестку пол-литруху спирта, причём Аркадий пил неразведенный и сразу запивал холодной водой, зачерпывая из ведра. А уж после присвоения Стругацкому официального звания холостяка друзья погудели более основательно: взяли всякую консерву, рыбы копченой, пару бутылок коньяка «KB» и две литровые банки сливового компота — Аркашка больше всего любил запивать именно этим кисловатым продуктом. Говорил, и вкусно, и витаминов много. В землянке, как правило, скапливалась целая батарея этих банок из-под компота, которые потом отдавали под варенья и соленья кому-нибудь из местных женщин.

Ну и какие прикажете делать выводы? Опять «Акутагава» — сколько людей, столько версий? Что-то, конечно, пожилой человек мог и перепутать. Но не всё. Очевидно, АН и впрямь уезжал куда-то в отпуск. Только не в Москву и не в Ленинград — это уж точно. В письмах есть намёк на ещё одну экспедицию, более долгую по Камчатке или по островам. Однако главное в другом: думается, Аркадий перед разводом ощущал психологическую необходимость хоть так поквитаться с бывшей женой, а заодно рассказать товарищам внятную историю разрыва с ней. Да и сильно ли погрешил он против истины? Просто переместил события на два года вперёд. А за эти два года он окончательно понял, что Инна предала его и, оставаясь приветливо-обходительным в письмах к ней — к чему скандалы и ругань, тем более на бумаге? — мысленно вычеркнул её из своей жизни навсегда. И вовсе не случайно через много лет в единственной коротенькой автобиографии он назовет свой первый брак событием глупым.

Ну а женщины там, на Камчатке, у него наверняка были. Нет, не как у Кутнова — в каждом посёлке в радиусе восемнадцати километров, но были, конечно. Без серьёзных последствий. Ольшанский, например, видел рядом с ним девушек, но чтобы какую-то одну часто и подолгу — такого не было. А вот один забавный случай вспоминает Владимир Дмитриевич:

«Зима, сильнейший мороз, сидим вдвоём в любимом ресторане „Восток“. Заказали графинчик спирта. Да именно так, спирт там наливали в изящные графинчики и воду подавали отдельно. Вдруг вваливаются двое с мешками, видят — свободные стулья, подгребают, спрашивают: „Можно?“ „Можно“. Мешки с грохотом швыряют под стол, будто там дрова или камни. Аркадий налил им по полстакана: „Ну, давайте вздрогнем с мороза! Вы откуда?“ „Да мы только что с океана. Два месяца земли не видели. Зато не с пустыми руками“. Долили они чуть-чуть спиртягу водой, и один полез под стол, прежде чем пить. Захрустел там чем-то, словно сучья ломал, и вытаскивает на стол две крабовые клешни — каждая, что твоя рука, я и не знал, что наши крабы до таких размеров вырастают. Ловко очистили они эту закуску, присолили, поперчили, уксусом побрызгали, горчицей помазали и подмигнули нам: „Лопайте, мол, а мы лучше мяса закажем. На краба уже смотреть не хочется. Но вообще-то, для мужика ничего нет лучше сырого краба. Сегодня можете смело идти к молодкам. Осечки не будет“». Ольшанский уже несколько лет как был женат и вполне счастлив, а Аркадий в тот вечер нашёл, конечно, к кому пойти. Впрочем, осечек у него и по другим дням не бывало.

Чтобы представить себе более полно образ жизни АНа на Камчатке, придётся всё-таки добавить ещё несколько слов о том, как он там пил. Не так, как в Канске — по-другому. Не было здесь ни той беспросветной тоски и скуки, что одолевала в сибирской глухомани. Не было и тех страстей, что бушевали за стенами Канской ШВП. Всё было куда более размеренно и солидно. Да и повзрослел он, именно теперь заметно повзрослел. Юношеский восторг от дальневосточных чудес ко второму году службы поутих. Собственно служба, то есть исполнение должностных обязанностей при правильной организации процесса, отнимала совсем немного времени, так что литературными своими делами он зачастую и даже, как правило, занимался в утреннее и дневное время, а вечерами имел обыкновение отдыхать — то есть непременно чего-то выпить в веселой компании и расслабиться, как говорят сегодня, по полной программе.

«Видишь ли, — сказал однажды старлей Строгин (читай — Стругацкий. — А.С.) своему другу и сожителю капитану Котову (читай — Ольшанскому. — А.С.), — жизненный тонус нормального холостяка имеет минимум в момент пробуждения, затем начинает постепенно подниматься, достигает максимума между ужином и отходом ко сну, а ночью опять падает до нуля. В будни, конечно. По воскресеньям и субботам этот закон не действует».

Это из незаконченного и совсем не фантастического рассказа «Будни» (к которому, кстати, он вернется, судя по дневнику, в 1958 году).

Так вот между ужином и отходом ко сну за редким исключением выпивали они практически ежедневно: то спирта, то коньяка, то портвейна, то пива, а иногда и шампанского. Но выпивали всегда так, чтобы на следующий день быть в форме. Скажем, пол-литра спирта на двоих — это было нормально. По праздникам или другим особым случаям могло быть и больше. Но не похмелялись с утра — ни-ни! — это считалось крайне дурным тоном.

Характерная была история. Ездили вдвоём с Ольшанским в город — смотреть «Запорожца за Дунаем», ну, выпили, как водится, по чуть-чуть. А вышли из кино, вдруг резко похолодало, случился гололед, и в хромовых сапогах ноги разъезжаются. Где-то на углу за деревцо ухватились — оно аж затрещало. А тут, на беду, проходил патруль, и некий рьяный майор задержал их и — в комендатуру, мол, пьяные офицеры ломают зелёные насаждения. Хорошо, дежурным по части оказался друг их Аникеев (майор Пёрышкин в повести «Извне»). Ну, он мигом доложил комдиву со смешной фамилией Пыпырев, и тот за хорошо известными ему офицерами прислал свою машину. И мало того что в комендатуре шороху навел, так ещё увидел, что ребята ни в одном глазу вечером в субботу, достал из шкафчика хороший коньяк, три рюмки, разлил и сказал: «Ну, давайте, чтоб дома не журились». Долгие годы потом АН любил провозглашать этот тост в самых разных компаниях. Но что особо ценно в этой истории? Она даёт понять, что выпивка у военных никогда не считалась зазорным делом, и пить они в большинстве своём умели. Не напивались до беспамятства, не валялись под столом, не шли на улицу драться и буянить. Бывали, конечно, и танцы, и девушки, но чаще всего набивалась в тесную землянку весёлая компания, иногда человек десять, сидели, пульку расписывали, байки травили или песни пели. Ольшанский на гитаре играл. Аркадий музыкальными способностями не отличался, но петь любил, всё больше русские народные, казацкие песни или украинские — с детских лет от родственников наслушался, когда у бабушки с дедушкой на Черниговщине лето проводил. Выделял он, например, «Любо, братцы, любо…», тем более в новом, переделанном танкистами виде, где пели «в танковой бригаде не приходится тужить». Была там и некоторая крамола, особо щекотавшая нервы: