Георгий Кнабе - Корнелий Тацит: (Время. Жизнь. Книги ) Страница 46

Исследователи нового времени по-разному определяли задачу, которую ставил перед собой Тацит при написании «Германии», но подавляющее большинство в настоящее время признает, что сравнение с Римом играло здесь главную роль. Текст книги полностью подтверждает этот взгляд. Дело не только в подразумеваемых или высказанных сопоставлениях. Даже там, где изложение Тацита ведется как нейтральный, вполне объективный рассказ, оно изобилует намеками и напоминаниями, которые от наших глаз подчас ускользают, но римского читателя все время приводили к мысли о контрасте его действительности и мира, описанного в книге. «Ограничивать число детей или умерщвлять кого-либо из родившихся после смерти отца считается среди них постыдным» (гл. 19).

Оба этих обыкновения были важными проблемами для римлян I в. В знатных и богатых семьях всячески избегали деторождения. Это лишало семью устойчивости, множило число внебрачных связей, запутывало вопросы наследования и плодило ловцов завещаний, было одной из ярких форм моральной деградации общества, с которой тщетно вели борьбу императоры. У Тацита об этом не сказано ни слова; он просто констатирует, что у германцев ограничивать рождаемость не принято, но римский читатель знал, как остро стоит этот вопрос в римских семьях, и внешне нейтральная констатация заставляла его задумываться над сопоставлением германских и римских порядков. Точно такой же смысл имело и сообщение об убийстве новорожденных, почему-либо семье нежелательных. Именно с данного времени этот старинный римский обычай, как и иные формы жестокости, начинает встречать моральное, а затем и юридическое осуждение. Упоминание о том, что германцы его не знают, содержало скрытую отрицательную характеристику этих сторон римского семейного права. Подобное же косвенное изображение римской действительности в виде изображения действительности германской заключалось во фразе: «Пища у них простая — дикорастущие плоды, свежая дичина, кислое молоко» (гл. 23) — и во многих других сходных.

Примечательно, что в обоих цитированных отрывках сообщаемые Тацитом сведения неточны. Право отца признать или не признать новорожденного и убийство младенцев, семьей не признанных, были характерны не только для римлян, но и для древних германцев; их рацион питания отнюдь не был столь примитивен, как говорится в книге. Мнение о том, что Тацит плохо представлял себе описываемую им действительность и что соответственно такого рода неточности могут объясняться неосведомленностью автора, в настоящее время должно быть оставлено.[147] «Если попытаться установить, что перевешивает — совпадения или противоречия — при сопоставлении литературных данных, содержащихся у Тацита, и данных археологии, приходится признать, что соответствия тут многочисленны, а расхождения относительно незначительны. Отрицать последние нельзя, но они не могут хоть сколько-нибудь серьезно поставить под сомнение компетентность римского автора».[148] Тацит хорошо знал жизнь прирейнских племен, и отступления от истины естественнее рассматривать не как ошибки, а как тенденцию, причем, скорее всего сознательную. Описывая обычаи германцев, которые особенно ясно сопоставлялись в глазах читателя с римскими, Тацит стремился дать контрастный материал, оттеняющий определенные стороны жизни римлян. Она в не меньшей мере, чем жизнь германцев, является предметом книги. «Германия» написана как контрапункт римской и германской тем, «мы» и «они», и написана ради него. Он образует ее содержание, ее суть и смысл.

Противоположность варварству есть культура. В той мере, в какой в «Германии» содержится всестороннее описание варварства, и описание это построено так, что за ним все время сквозит противоположное состояние, мы получаем возможность представить себе, как Тацит понимал культуру.

Если варварство наиболее полно и последовательно представлено германцами, то столь же полным и последовательным воплощением культуры является противостоящий им Рим. Он характеризуется по тем же двум главным направлениям, по которым строилось описание Германии: в основе культуры лежат развитая государственность и материальное изобилие.

В книге Тацита Германия и Рим выступают как враги, ведущие между собой ожесточенные войны. Войны эти длятся уже более двух столетий (гл. 37). Они давно перестали быть военным конфликтом, кампанией или даже рядом таковых. Перед нами вековое противоборство двух взаимоисключающих укладов жизни, где столкнулись Imperium (гл. 33), т. е. государственный организм, подчиненный опирающейся на военную силу центральной власти, и Germanorum libertas, «германская свобода» (гл. 37), — хаос местнических интересов и эгоистического своеволия. В этом конфликте римляне и используют прежде всего особенности германцев, вытекающие из отсутствия у них развитой государственности, — их неорганизованность (гл. 23), распри (гл. 38), слабости, связанные с отсутствием единства (гл. 21) и выдержки (гл. 23). И в «Германии», и в других сочинениях Тацит подчеркивает, что, живя войной и для войны, германцы так и не сумели выработать у себя дисциплину, привыкнуть к ответственности на поле боя, что отличает их от римлян и делает слабее последних.

Если так обстоит дело с государственностью как чертой культуры, то несравненно более сложными оказываются отношения между культурой и варварством, рассмотренные в плане противопоставления материального изобилия и нищеты.

Германское общество бедно, римское в противоположность ему отличается богатством. Все замечания о нищете и примитивности существования германцев по контрасту указывают на сложность и разнообразие жизни в империи, на насыщенность ее искусством, на обеспеченность комфортом. Этим, однако, дело не исчерпывается, и мы присутствуем здесь лишь при начале долгого и сложного движения мысли. Бедность германцев, как выясняется при сопоставлении их с соотечественниками Тацита, порождает не только отрицательно отличающую их от римлян дикость, но и нравственную чистоту, отличающую их от римлян положительно. Подарки, которыми при вступлении в брак обмениваются у германцев жених и невеста, состоят лишь из скота и оружия. Но смысл этих простых и грубых даров в том, что они напоминают женщине не о символическом, а о совершенно реальном ее «призвании разделять труды и опасности мужа и в мирное время, и в битве, претерпевать то же и отваживаться на то же, что он» (гл. 18). Основанный на этих принципах брак создает прочную и здоровую семью, «и ни одна сторона их нравов не заслуживает такой похвалы, как эта» (там же). Женщина здесь не эмансипирована совершенно, ее чувствам и желаниям не придается никакого значения, и наказанием за измену является дикарский самосуд. Но зато, полагает Тацит, «у столь многолюдного народа прелюбодеяния крайне редки» (гл. 19), и женщины здесь «обретают мужа одного навеки, как одно у них тело и одна жизнь» (там же).