Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма Страница 46

Таким стало первое признание нового имени, Александр Дюма, принятого сыном маркиза де ля Пайетри.

То, что героизм отца соответствовал описанию, данному сыном, подтверждает «Moniteur Universel» (газета, публиковавшая в революционной Франции фронтовые сводки) в выпуске от субботы, 18 августа 1792 года. Капрал Дюма, отмечено в газете, «так ловко перерезал путь[500] [вражеским всадникам] и бросился на них так стремительно, что они все сдались с заряженными ружьями, не успев сделать ни единого выстрела». Сын подарил Алексу Дюма тринадцать пленных, газета упоминает только о двенадцати.

Три месяца спустя издание все еще обсуждало свершения Дюма. Журналиста особенно впечатлило его решение передать свою часть военных трофеев в пользу французской нации: «Гражданин Дюма, американец[501], передавший в качестве патриотического дара сумму в 12 ливров 10 су, его долю дохода от ружей, захваченных им и его сослуживцами у 12 тирольцев, которых они пленили». Вполне широкий, патриотический жест для армии, которая, судя по всему, предлагала безграничные возможности прославиться.

Глава 10

«Черное сердце тоже бьется за свободу»

В нескольких сотнях километров к югу разворачивался гораздо более масштабный приграничный рейд. Соединенные силы из десятков тысяч пруссаков, австрийцев и гессенцев вместе с несколькими сотнями эмигрантов-контрреволюционеров пересекли границу в лесистой местности восточнее французской крепости Верден. Французская оборона разваливалась перед продвигающимися германскими войсками. Командующий крепостью Верден покончил жизнь самоубийством[502].

2 сентября, как только новость о вторжении достигла Парижа, город наводнили слухи о заговоре. Поскольку народные армии непобедимы, единственный способ, при помощи которого германцы могли пересечь границу, это… предательство! Измена в пользу врага! Революционные армии наверняка проданы с потрохами благодаря чудовищному заговору аристократов.

Толпа взяла штурмом городские тюрьмы и расправилась с заключенными, «врагами государства», пойманными за последние две недели. Начав со священников, они переключились на бывших слуг королевской семьи, дворян и, наконец, на мелких преступников – проституток, нищих и воров. Импровизированные «уличные суды» завершались отрубанием головы, причем о быстроте гильотины приговоренным приходилось только мечтать. Толпа использовала старые мечи, пики и даже кухонные ножи. Жизни лишились по меньшей мере 1200 мужчин, женщин и детей.

Сентябрьские бунты заставили многих иностранных приверженцев Революции отвернуться от нее, особенно в Англии. Лондонская «Times» опубликовала отчеты, согласно которым общее число погибших колебалось от 1200 до 12 000 человек, и призвала англичан «горячо молиться[503], чтобы ваша счастливая конституция никогда не была попрана деспотичной тиранией равенства». Шокированный парижскими событиями и зная о выписанном ордере на его арест, генерал Лафайет бежал на вражескую территорию[504].

Но наряду с озлоблением германское вторжение дало толчок новому виду патриотизма – сильному чувству гражданского долга, который велел вступать в армию. Вербовочные пункты не справлялись с наплывом добровольцев. Тысячи новых французских граждан-солдат записывались в полки, чтобы получить оружие и форму или, по крайней мере, обрывок трехцветной ткани и пропуск, разрешающий им отправиться на фронт.

Французские добровольцы сошлись с германскими захватчиками возле маленькой деревушки Вальми, неподалеку от крепости Верден. Именно под Вальми родилась новая легенда о непобедимости французской армии. Французские стрелки использовали кое-что из новейшего оружия, продемонстрировав, к чему могут привести двадцать лет инноваций в пушечном деле. Они также показали, что может значить истинный и всеобщий патриотизм для армии, защищающей родную землю: солдаты насмехались над захватчиками, крича «Vive la nation!» («Да здравствует нация!») и «Vive la Révolution!» («Да здравствует Революция!»). Революционные гимны и песни эхом отражались от пшеничных полей и перекрывали непрерывный шум битвы. «С этого места и с этого дня берет начало новая эра[505] в мировой истории»[506], – заметил поэт Гёте, с изумлением наблюдая за французскими отрядами со стороны прусских позиций.

Охваченные всеобщим патриотическим безумием, в которое погрузилась страна после победы при Вальми, депутаты Национальной ассамблеи объявили о самороспуске и призвали создать новый орган власти, избираемый непосредственно народом. Этот Национальный конвент немедленно проголосовал за отмену монархии (конец пути длительностью в 1350 лет) и за провозглашение Франции республикой.

К середине ноября 1792 года новая Французская Республика завоевала ряд территорий вдоль своих границ. Опьяненная силой, которая, по-видимому, была способна освободить даже весь мир, республика воспользовалась своим очевидным военным превосходством и двинула войска во все стороны. Она захватила Австрийские Нидерланды, освободив сначала Брюссель, а затем и всю Бельгию от австрийского господства. Следом настал черед ряда независимых германских государств вдоль Рейна, давно находившихся под влиянием Австрии. Французские армии дошли до Франкфурта. На южных границах республики революционные войска вторглись в Пьемонт-Сардинию и взяли город Ниццу.

Правительство издало эдикт о братстве[507], обещая военную помощь любой нации, которая пожелает сражаться за свою свободу. Это было открытое предложение к радикалам по всей Европы свергать своих правителей. Чтобы выполнить данное обещание, Франции нужно было увеличить размеры армии. Быстро.

Правительство уже начало эксперименты с новой системой набора солдат, основанной на архаичной французской модели, чей возраст насчитывал сотни лет: «свободные легионы»[508], независимые от регулярной армии подразделения, которые можно было созвать на время войны и распустить на время мира. Эти формирования не заменили регулярную армию и Национальную гвардию, а существовали одновременно с ними.

Эти легионы бросались в глаза, во многом благодаря политическим беженцам, устремившимся во Францию в первые годы Революции и набравшимся смелости взяться за оружие в борьбе за общеевропейскую свободу. Мало кто из беженцев имел военную подготовку. Правительство просто отделило их от прочих военных частей, позволив сформировать собственные легионы[509]: вскоре появился бельгийский легион, германский легион и даже английский[510]. Барон Анахарсис Клоотс предложил собрать легион «вандалов»[511] (придуманный им термин для его соотечественников-пруссаков), хотя это ни к чему не привело.