Семен Резник - Мечников Страница 46

Илья Ильич провел у постели брата последние дни и видел, как болезнь сделала его другим человеком. Все свои силы Иван Ильич посвятил тому, чтобы получше устроиться, сделать карьеру, и теперь, перед лицом смерти, видел, сколь бесцельна и пуста была его жизнь. Временами в нем просыпалась надежда, он говорил о том, как выздоровеет и вместе с Ильей уедет в Италию. Но чаще он не обманывался о своей участи, и мысль о неотвратимо надвигающемся конце, о полном своем несуществовании мучила его сильнее, чем физические страдания. В загробную жизнь Иван Ильич не верил.

Он помирился только на мысли, что между смертью в сорок пять или семьдесят лет разница всего лишь количественная.

Младший брат с ним не спорил. И не только потому, что оспаривать то, чем утешился умирающий, значило лишь усугублять его страдания; младший брат еще не знал, что через много лет придет к убеждению, что старость дает человеку совершенно особые ощущения и иное отношение к смерти…

Со смертью Ивана Ильича оборвалась та тонкая ниточка, которая связывала Илью Ильича с Толстым. Иван Ильич познакомился с Львом Николаевичем через Кузминских. Шурин Толстого, Александр Михайлович Кузминский, служил под началом Ивана Ильича и был ему многим обязан. Заикнись в ту пору младший брат, и старшему не составило бы труда — самому или через Кузминского — устроить ему встречу с Львом Николаевичем.

Но в ту пору, когда Мечников еще только искал свою истину (а Толстой искал, или, по крайней мере, еще не обнародовал, свою), чего ради ему было добиваться этой встречи?

Потребность видеть Толстого появилась у него много позднее.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ясная Поляна. 30 мая 1909 года, 7.30–13.00

Итак, в сопровождении Александры Львовны они вошли в дом и тотчас увидели его, не по-стариковски быстро спускавшегося по лестнице.

Он метнул на них пронизывающий взгляд, но тут же расцвел в доброй, сердечной улыбке.

— Между вами, — сказал, — есть сходство; это бывает, когда люди долго и хорошо живут вместе.

«Мы, конечно, тотчас узнали его, — писала подруге Ольга Николаевна, — но в то же время были поражены тем, как мало передают его все изображения. У него вовсе нет ни той грубости черт лица, ни того сурового волчьего выражения, кот[орое] на всех его портретах».

Хозяин вежливо осведомился, как гости доехали и какое впечатление произвела на них Россия; извинился… и пошел к себе наверх — кончать «утренний урок».

Да. Ушел кончать утренний урок!..

Что ж! В Ясной Поляне посетители не переводились; если бы не неукоснительное следование заведенному распорядку, Толстой вообще ничем не мог бы заниматься.

…Правда, для такого гостя можно было, кажется, сделать исключение… Не хотел ли он показать «этому Мечникову», что приезд его не настолько важен, чтобы он, Толстой, нарушил сложившийся уклад?..

В 1888 году в публичной лекции о чахотке Илья Ильич впервые высказал свое мнение по поводу взглядов Толстого на науку. Лекция была опубликована, но Льву Николаевичу, по-видимому, осталась неизвестна.

В 1891 году в журнале «Вестник Европы» появилась обширная статья Мечникова «Закон жизни. По поводу некоторых произведений графа Л. Толстого». В Яснополянской библиотеке этого журнала нет; возможно, Толстой и эту статью не читал. Но вряд ли он ничего о ней не слышал. В печати статья вызвала большой резонанс; некоторые видели в ней первую серьезную попытку критического разбора взглядов Толстого, другие же считали, что критика направлена не по адресу. Впрочем, ни в 1891, ни в 1892, ни в 1893 году Толстой ни словом не обмолвился о Мечникове — по крайней мере, мы не располагаем материалами, которые позволили бы заподозрить противное.

Лишь в 1894 году, по свидетельству одного мемуариста, Толстой будто бы сказал:

«Я знаю, что есть Мечников, но то, о чем он говорит, не существует (речь шла о теории фагоцитоза. — С. Р.). Когда я был маленьким, то очень любил рассказ моего отца о монахе, который показывал волосы богородицы, тянувшиеся до бесконечности. Монах садился перед публикой и делал так (Лев Николаевич сложил пальцы в щепотки и стал разводить руками), и все ахали и удивлялись. Так и ученые говорят теперь о том, чего нет, а все удивляются».

Слова эти вполне в духе Толстого. Но приведены они через 20 лет после того, как были сказаны, так что считать их вполне достоверными нельзя. Однако если они и впрямь были произнесены, то вскоре Толстой, по-видимому, забыл о Мечникове и не вспоминал о нем добрых восемь лет.

Но вот стали появляться работы Ильи Ильича о старости и смерти, и Толстой словно бы встрепенулся.

10 марта 1902 года, больной, он продиктовал дочери Марии Львовне Оболенской: «Читал статью Мечникова в „Русск[их] вед[омостях]“ и возмущался».

В «Русских ведомостях» от 7 марта была напечатана (в пересказе) лекция Мечникова о его воззрениях на человеческую природу.

С того времени, судя по всему, Толстой как бы постоянно чувствует незримое присутствие Мечникова. 20 июля Гольденвейзер записал: «Вчера Лев Николаевич порицал ученых (поминал при этом Мечникова) за их отрицание и непонимание религиозного миросозерцания».

Меньше чем через год уже известная нам дневниковая запись: «…если вырезать прямую кишку, то люди не будут более думать о смысле жизни, будут так же глупы, как сам Мечников…»

Еще через два месяца Толстой получает от Ильи Ильича его только что вышедшую книгу «Этюды о природе человека» и заносит в дневник: «Книга от Мечникова. Хочется написать о ней». А через пару дней — в письме к брату Сергею Николаевичу: «Ты читал или прочтешь о книге Мечникова. Он прислал мне ее, и она очень интересна по своей ученой глупости» (опять этот оборот!).

Свое намерение написать о книге Мечникова Толстой, к сожалению, не исполнил, но вскоре в печати появилась статья некоего Мирского, который приводил его слова:

«Я этой книги не прочел, а только просмотрел ее. И читать не буду. Все, что скажет и может сказать Мечников, я знаю. Он очень образованный и ученый человек, но он не понимает того, что нужно людям. Горе не в том, что мы живем мало времени, а в том, что мы плохо живем, живем против себя и своей совести. Мы наполняем свою жизнь делами, которых не надо бы было делать, или тратим ее на шумиху слов. Одно надо, чтобы проснулось сердце человеческое и чтобы там засела мысль о боге. Чтобы эту вот мысль человек признал единственным своим руководителем, единственной властью над собой и жил по ее указаниям».

Однако труд Мечникова Толстой не просмотрел, а именно прочитал, и очень внимательно. Экземпляр книги, присланный ему Мечниковым, сохранился в Яснополянской библиотеке.