Илья Голенищев-Кутузов - Данте Страница 46

Данте рассматривает в последующих главах эпитеты, которые он применил для определения народной речи, то есть: блистательная, осевая, придворная и правильная. Он говорит: «Возвышенна она, несомненно, потому, что из стольких грубых италийских слов, из стольких запутанных оборотов речи, из стольких уродливых говоров, из стольких мужиковатых ударений она вышла, мы видим, такой отличной, такой распутанной, такой совершенной и такой изысканно-светской, какой являют ее Чино да Пистойя и его друг в своих канцонах». Из этой цитаты явствует, что Данте не отличался ложной скромностью и что в стихах поэтов сладостного нового стиля как раз и скрывалась «благоухающая пантера» древней легенды, то есть блистательный литературный итальянский язык. Эта речь является осевой, так как скопище городских говоров «поворачивается туда и сюда, следуя движению и остановке той, которая поистине является главой семьи. Разве не искореняет она день за днем „тернистые заросли итальянского леса“? И если в Италии нет двора, как в Германии или во Франции, продолжает Данте, то потенциально существует императорская курия, несмотря на то, что тело Италии расчленено. Та речь, которая принадлежит всей Италии, и есть народная итальянская речь. Ею пользовались в Италии мастера поэтических творений на народном языке на севере и на юге, на западе и на востоке Апеннинского полуострова.

«Благодатный светоч разума» проистекает, по мнению Данте, из римского права, единого в разобщенных провинциях и городах Италии, а также из внутреннего единства итальянского литературного языка, связанного с диалектами и стоящего над ними.

В начале второй книги Данте подчеркивает, что стихи являются образцом для прозаиков, а не наоборот. Наилучший язык присущ людям знающим и одаренным. Слова не должны расходиться с мыслью стихотворца. Три темы преобладают, по мнению Данте, в поэзии: воинская доблесть, любовный пыл и справедливость. Так, в провансальской поэзии Бертран де Борн воспел битвы и отвагу воинов, Арнальдо Даниэль — любовь, а Гераут де Борнейль — прямоту и справедливость. Если мы обратимся к поэзии итальянской, то приходим к выводу, продолжает автор трактата, что Чино да Пистойя воспевал любовь, а его друг (то есть Данте!) — справедливость. Что же касается ратных подвигов, то доселе их не прославил в стихах еще ни один итальянец. Все эти темы требуют для своего выражения возвышенной народной речи.

Затем Данте рассматривает различные формы итальянского стиха. В его время одни поэты писали канцоны, другие — баллаты или сонеты, а третьи вовсе не следовали правилам стихосложения. Из всех перечисленных размеров Данте признает лучшим канцону. Канцона не нуждается в музыкальном сопровождении и танце, как баллата, по своему стилю она выше сонета. Все лучшее, что было создано в итальянской поэзии, написано размером канцоны.

Данте требует от поэтов, пишущих на вольгаре, чтобы они следовали законам ученой поэтики и поняли, что слогом трагедии является высокий слог, в то время как комедии свойствен более низкий. Данте не успел написать книги, посвященной сонету, но, по-видимому, сонет следовало сочинять низким или средним стилем, так же как и комедию. Известно, что к среднему или низкому стилю относилась также легкая лирика и сатира.

Данте полагал, что величавость стиха зависит от размера, размер — от количества слогов в стихе. Из опыта поэтов сладостного нового стиля Данте выработал взгляд о преимуществе того или иного силлабического размера. Он не останавливается на вопросе тонического начала в итальянском стихе. Самая длинная строка должна иметь одиннадцать слогов. Стих должен быть не равносложным; трехсложный стих Данте не очень одобряет, устанавливая, в сущности, три размера: пятисложный, семисложный и одиннадцатисложный. «Из всех этих стихов, — пишет он, — более величавым является одиннадцатисложный, как по продолжительности, так и по простору для мысли, для строя речи и для слов». У самого Данте нередки канцоны, написанные только одиннадцатисложным стихом. Он не хвалит поэтов, которые начинают канцону пятисложным или трехсложным стихом, хотя так писал иногда Гвидо Кавальканти. Одиннадцатисложный стих может вступать в сочетание с семисложным.

Данте изучает строй прозаической латинской речи, являющейся образцом для итальянской. Поэт был хорошо знаком с латинским курсусом — ритмическим окончанием последних слов во фразе. Он приводит примеры речевого строя, сначала свойственного людям образованным, затем — знатокам риторики. Однако автор трактата одобряет далеко не все риторические приемы и не отказывает себе в удовольствии посмеяться над писателями, лишь «поверхностно вкусившими риторики». Для иллюстрации своей мысли Данте приводит оборот, характерный для речи придворных льстецов: «Похвальная осмотрительность маркиза д'Эсте и его благорасположенное величие делает его всем любезным». Ирония подчеркивается самим именем маркиза д'Эсте, которого Данте ославил как тирана. По-латыни эта фраза ритмична, она разделена на три части с различными комбинациями курсуса. Но автор «Народного красноречия» ищет фраз, отличающихся краткостью и элегантностью. Этот латинский строй должен служить примером поэтам, которые пишут на народных языках.

Затем Данте приводит несколько примеров изящных словосочетаний из провансальских и итальянских поэтов. У сицилийцев и французов Данте берет лишь по одному примеру — у короля Наваррского и у судьи из Мессины (Гвидо делле Колонне). Итальянские примеры выбраны только из поэтов сладостного нового стиля — от Гвидо Гвиницелли до самого Данте. Для того чтобы достигнуть совершенства в этом стиле, необходимо следовать образцовым поэтам, поучает Данте, то есть Овидию, Стацию и Лукану. Среди прозаиков учителями стиля являются Тит Ливии, Плиний (по-видимому, Младший), Орозий и Фронтин. Павла Орозия, автора «Истории против язычников», и Сикста Юлия Фронтина, написавшего «Книгу военного лукавства» (I в. н. э.), мы не считаем «классиками», но наши воззрения во многом отличаются от вкусов и пристрастий XIV века. Данте с большой резкостью обрушивается на Гвиттоне д'Ареццо и его последователей, которые не желают учиться на лучших образцах древности и язык которых невежествен и груб.

Автор «Народного красноречия» понял, что стилистика поэзии и прозы на новых европейских языках не в меньшей степени, чем на древних, связана с отбором слов. Он пишет: «Иные слова бывают детскими, иные женственными, иные мужественными; а из них одни дикие, другие светские; из тех же, какие мы называем светскими, одни мы ощущаем как расчесанные и напомаженные, другие как волосатые и взъерошенные. И вот среди расчесанных и волосатых находятся те, какие мы называем величавыми, а напомаженными и взъерошенными мы называем те, которые чересчур звучны». Данте полагает, что слова должны быть просеяны сквозь сито. Он запрещает для высокого стиля канцоны выбор слов «детских, из-за их простоватости, вроде маменька и папенька, ни женственных из-за их изнеженности, как душенька и милашка, ни диких, из-за их терпкости, вроде отара и цитра, ни напомаженных и взъерошенных светских, вроде женщина и тело».