Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой Страница 46

— Чем занят кардинал, — спросила я, — что он намерен делать, кого он видел в последнее время?

— Вчера!.. вчера у него было большое собрание… люди, имеющие отношение к церкви… все! Да, обсуждали важный вопрос, очень важный, вчера, в понедельник. Он очень беспокоится, так как дело идет о…

— О чем?

— Говорили, стараются, хотят…

— Чего? Смотрите-же!

— Хотят его сделать… папой!

— Ого!!!

Тон, которым это было сказано, удивление сомнамбулиста и слова сами по себе дали мне как бы электрический толчок; я не чувствовала ничего под ногами, я сбросила шляпу растрепала волосы, вытащив шпильки и бросив их на средину комнаты.

— Папой! — воскликнула я.

— Да, папой, — повторил Alexis, — но есть большие препятствия. У него шансов для этого меньше, чем у другого.

— Но он будет папой?

— Я не читаю в будущем.

— Но попробуйте, вы можете, ну…

— Нет, нет я не вижу будущего! Я его не вижу.

— Но кто этот кардинал, как его имя? Не можете ли вы видеть это из окружающего, из того, что ему говорят?

— А… Постойте А! — сказал он, — я держу его изображение… и, — прибавил он с неожиданной живостью, — вы так волнуетесь, что страшно утомляете меня; ваши нервы дают толчки моим; будьте спокойнее.

— Да, но ведь вы говорите вещи, которые заставляют меня просто подпрыгивать. Итак, имя этого кардинала?

Он начал сжимать голову и ощупывать конверт (который был серый, двойной и очень толстый).

— Антонелли!

Мне больше нечего было сбрасывать; я откинулась в кресле.

— Думает он обо мне?

— Мало… и дурно. Он против вас… Существует какое-то недовольство… политические мотивы…

— Политические мотивы?

— Да.

— Но он будет папой?

— Этого я не знаю. Французская партия будет разбита, то есть французский кандидат имеет так мало шансов, он почти их не имеет… его партия соединяется с партией Антонелли или с партией другого итальянца.

— С которой из двух? Которая восторжествует?

— Я буду в состоянии сказать это только тогда, когда они будут уже действовать, но многие против А… это другой…

— А они скоро начнут действовать?

— Этого нельзя знать: Папа еще есть, нельзя-же убивать папу! Папа должен жить…

— А Антонелли долго проживет?

Alexis покачал головой.

— Значит, он очень болен?

— О, да!

— Что с ним?

— У него болят ноги, у него подагра, и вчера… нет третьего дня у него был страшный припадок. У него разложение крови; я не могу говорить этого даме.

— Да это и не нужно.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Вы меня утомляете. Думайте спокойнее, я не могу следить за вами…

Его рука дрожала и заставляла дрожать меня всем телом; я отпустила его руку и успокоилась.

— Возьмите это, — сказала я ему, подавая письмо Пиетро, запечатанное в конверт, совершенно подобный предыдущему.

Он взял его и точно также, как предыдущий, прижал к сердцу и ко лбу.

— Эге, — сказал он, — этот моложе, он очень молод. Это письмо написано уже несколько времени тому назад; оно написано в Риме и с тех пор эта личность уже уехала оттуда. Она все еще в Италии… но не в Риме… Там есть море… Этот человек в деревне. О, конечно, он переселился со вчерашнего дня, не более суток… Но этот человек имеет какое-то отношение к папе, я его вижу сзади папы… Он связан с Антонелли; между ними близкое родство.

— Но каков его характер, каковы его наклонности, мысли?

— Это странный характер… замкнутый, мрачный, честолюбивый… Он думает о вас постоянно… но более всего он хочет достигнуть своей цели… Он честолюбив.

— Он меня любит?

— Очень, но это странная натура, несчастная. Он честолюбив.

— Но тогда он меня не любит?

— Нет, он вас любит, но у него любовь и честолюбие идут рука об руку. Вы ему нужны.

— Опишите мне его подробнее с нравственной стороны.

— Он противоположность вам, — сказал Alexis, улыбаясь, — хотя такой-же нервный.

— Видится он с кардиналом?

— Нет, они не ладят; кардинал давно уже против него из-за политических мотивов.

Я вспомнила, что Pietro мне говорил всегда: «Дядя не стал бы сердиться на меня, за клуб или за волонтариат; что ему до всего этого? это он из-за политики».

— Но он его близкий родственник, — продолжал Alexis. — Кардинал им недоволен.

— В последнее время они не виделись?

— Подождите! Вы думаете о слишком многих вещах; эти вопросы трудны, я смешиваю этот листок с другим! Они были в одном конверте.

Это верно; вчера они были в одном конверте.

— Смотрите-же, постарайтесь увидеть.

— Я вижу! Они виделись два дня тому назад, но они были не одни: я его вижу с дамой.

— Молодой?

— Пожилой, — его матерью.

— О чем они говорили?

— Ни о чем ясно; что-то стесняло их… Сказали лишь несколько неопределенных слов, почти ничего, об этом браке.

— О каком браке?

— О браке с вами.

— Кто говорил об этом?

— Они. Антонелли не говорил, он предоставлял им говорить. Он против этого брака, особенно с самого начала. Теперь он смотрит на это лучше и несколько лучше переносит эту мысль.

— А каковы мысли молодого?

— Они уже установились; он хочет жениться на вас… но Антонелли этого не хочет. С очень недавнего времени он все-таки менее враждебен.

Графиня М. очень смущала меня, но я храбро продолжала, хотя мое радостное настроение совершенно исчезло.

— Если этот человек думает только о своей цели, то он не думает обо мне?

— О! но я же вам говорю, что для него вы и честолюбие составляете одно и то же.

— Значит он меня любит?

— О! очень.

— С каких пор?

— Вы слишком волнуетесь, вы меня утомляете вы задаете мне слишком трудные вопросы… я не вижу.

— Ну… постарайтесь!

— Я не вижу… давно! Нет, я не вижу.

— Какое отношение он имеет к Антонелли?

— Близкий родственник.

— А Антонелли имеет свои виды на этого молодого человека?

— О, да, но они разъединены политикой, хотя теперь все обстоит лучше.

— Вы говорите, что Антонелли против меня?

— Очень. Он не хочет этого брака из-за религии… Но он начинает смягчаться… о, очень мало… все это зависит от политики. Я же вам говорю, что Антонелли и этот молодой человек несколько времени тому назад были совершенно разъединены, Антонелли был безусловно против него…

Итак, что скажете вы обо всем этом? Вы, считающие все эти вещи шарлатанством? Если это и шарлатанство, то оно дает удивительные результаты!

Я записала все совершенно точно; быть может, я что-нибудь пропустила, но ничего не прибавила. Разве это не удивительно, разве это не странно?