Василий Балакин - Екатерина Медичи Страница 47

Что касается Екатерины, то она вновь обрела власть над своим злосчастным сыном, избавившись от Колиньи, но зато, сама того не желая, сделала Генриха Гиза кем-то вроде короля Парижа, подняв его авторитет среди католиков на небывалую прежде высоту. Придет время, когда он будет представлять для трона угрозу, ничуть не меньшую, чем та, что исходила от бедняги Колиньи. Достойного противовеса «господам Лотарингцам» теперь не стало (Генрих Наваррский не в счет). Королева-мать собственноручно нарушила политическое равновесие, которое с таким трудом удавалось ей поддерживать. Ее отношение к Гизам характеризовалось смешанным чувством опасения и личной неприязни. Она так и не смогла простить им дружбы с Дианой Пуатье. Вовек ей было не забыть и того, что именно кардинал Лотарингский первым предложил отправить ее, считавшуюся бесплодной, обратно в Италию. Наконец, племянницей Гизов была высокомерная Мария Стюарт, посмевшая называть ее «флорентийской торговкой». Всего этого она была не в силах ни забыть, ни простить. Однако надо было решать, что делать сейчас, когда Генрих Гиз стал для парижан настоящим идолом, тогда как ее сын Карл IX, не пользовавшийся особой популярностью среди подданных, был обречен на борьбу с собственными сомнениями и угрызениями совести.

Кровавая резня в Варфоломеевскую ночь сделала Екатерину Медичи в глазах Европы поборницей католицизма, хотя в действительности она, достаточно индифферентная в вопросах веры, мстила лишь за свои личные обиды. Однако папа Григорий XIII (инициатор введения календаря, носящего его имя) весьма некстати выразил свое полное одобрение резни гугенотов, распорядившись петь гимн Те Deum («Тебя, Господи, славим»), музыку к которому на слова Амвросия Медиоланского специально по этому случаю написал Палестрина. Он же повелел отчеканить памятную медаль работы знаменитого скульптора Вазари, а также удостоил Екатерину послания с личными поздравлениями. Не остался в стороне и Филипп II, вместе с поздравлением приславший Екатерине в подарок превосходную, изумительной красоты породистую арабскую кобылу. Зная, какой страстной любительницей лошадей и верховой езды была она, нетрудно догадаться, что молодая кобыла, прибывшая из-за Пиреней, помогла ей забыть, пусть и на время, огорчения недавних дней.

Хотя далеко не все католические государи одобрили кровопролитие в Варфоломеевскую ночь, им нелегко было открыто дистанцироваться от действий французской короны. Отныне Екатерина стала заложницей собственной политики. Она сознавала бесполезность брака Генриха Наваррского с ее дочерью. Этот брак по расчету имел своей целью обезоружить протестантов, но теперь, когда король Наваррский публично отрекся, он не имел никакого смысла. Екатерина предложила дочери аннулировать брак, однако та отказалась. Хотя Маргарита и не любила Генриха, это замужество давало ей определенные преимущества, а кроме того, не исключено, что она прониклась сочувствием к унижению своего супруга.

Возможно, сознательно желая приуменьшить масштаб происшедшего, Екатерина называла события Варфоломеевской ночи «волнениями в столице». Однако она не могла не понимать, какой резонанс будут иметь эти «волнения» за рубежом, и постаралась сделать все возможное, чтобы сгладить впечатление от этого «инцидента» и минимизировать его негативные последствия. Для этого в ее распоряжении имелся корпус талантливых дипломатов, которые постарались внушить иностранным правителям, что в Париже произошло столкновение, неожиданно принявшее широкий масштаб, двух враждующих друг с другом домов — Гизов и Шатийонов-Колиньи. И речи не может быть, уверяли они, о религиозной войне между католиками и протестантами. Однако эта версия сильно расходилась с тем, что доносили иностранные послы, своими глазами видевшие происходящее в Париже. К тому же Генрих Гиз, поначалу принявший было официальное заявление двора, вскоре понял, что, по версии Екатерины, он является инициатором и организатором резни, и запротестовал. Тогда королева-мать решила представить другую интерпретацию происшедшего: причиной всего послужил пресловутый заговор Колиньи, вознамерившегося истребить королевское семейство и ликвидировать французскую монархию. В этой версии события Варфоломеевской ночи представляли собой оправданную реакцию законной королевской власти на мятеж и оскорбление величества.

Как и следовало ожидать, эти объяснения никого не убедили. Папа и Филипп II, похвалившие было Екатерину за ее усердие в отстаивании чистоты католической веры, были разочарованы, узнав, что она изначально, готовя расправу над Колиньи, не вкладывала в это никакого религиозного смысла, преследуя исключительно политические цели — и сам адмирал, и поддерживавшие его «еретики» могли бы жить и благоденствовать, если бы не покушались на власть дома Валуа. Что же касается протестантских князей Германии и Елизаветы Английской, то они не могли не понимать, что какие бы политические цели ни преследовала Екатерина Медичи, массовое избиение гугенотов не было простой случайностью. Однако в конце концов и они скрепя сердце признали довод, совершенно неотразимый для любого суверенного государя: Карл IX и его мать подавили мятеж против законной королевской власти. Вопрос о Варфоломеевской ночи больше не поднимали, ибо каждый суверен является господином в своей державе.

Гугеноты, «политики» и «недовольные»

Среди последствий Варфоломеевской ночи было и такое, о котором Екатерину Медичи предостерегал Колиньи, но которое она сознательно выбрала, предпочтя его конфликту с Испанией: во Франции вновь вспыхнула гражданская война. Напрасно Карл IX принуждал Генриха Наваррского ходить на мессу, добиваться у папы римского официального прощения, подписывать эдикт о восстановлении католического культа в Наварре и Беарне и о запрете культа протестантского. Гугеноты знали, что Генрих Наваррский по принуждению ставит свою подпись, поэтому подписанные им акты не имеют законной силы. Они готовы были сражаться. Jla-Рошель была приведена в состояние обороны, что центральная королевская власть расценила как открытое объявление войны. Главная цитадель гугенотов могла рассчитывать на помощь из Англии, куда отправился в качестве эмиссара неутомимый Монтгомери, которому, правда, уже недолго оставалось досаждать Екатерине Медичи.

Эта четвертая религиозная война, явившаяся прямым следствием Варфоломеевской ночи, была сравнительно непродолжительной и свелась главным образом к осаде Ла-Рошели. На этот раз с герцогом Анжуйским не было маршала Таванна, и его успехи оказались гораздо более скромными, чем при Жарнаке и Монконтуре. Недавние трагические события спутали все карты, так что бывшие союзники очутились по разные стороны линии фронта, а прежние противники вдруг стали товарищами по оружию. Ла-Рошель отказалась принять в качестве губернатора «заклятого врага» Бирона, который в действительности был умеренным и вполне благоразумным политиком, и вместо него Екатерина Медичи послала строптивым защитникам города «их человека» — Франсуа де Ла Ну по прозвищу Железная Рука, носившего протез вместо руки, которую он потерял, сражаясь задело протестантизма. В августе 1572 года он находился в Нидерландах, куда его послал Карл IX воевать против испанцев. Потерпев поражение от герцога Альбы, Ла Ну был вынужден бесславно ретироваться. Спустя несколько дней после Варфоломеевской ночи ему хватило смелости явиться к Карлу IX, и тот радушно принял его, более того, даже пожаловал ему имение погибшего во время резни зятя Конде — Телиньи, на сестре которого JTa Ну был женат.