Павел Фокин - Чехов без глянца Страница 47

Николай Дмитриевич Телешов:

Тогдашняя критика высокомерно молчала; даже «нововременский» зубоскал Буренин, сотрудник то­го же издательства, которое выпустило эту книжку, отметил ее появление таким четверостишием:

Белл етристику-то — эх, увы!

Пишут Минские да Чеховы,

Баранцевичи да Альбовы;

11очитаешь — станет жаль Бовы!

<...> Далеко не сразу был он признан влиятельной критикой. Михайловский отозвался о нем холод­но и небрежно, а Скабичевский почему-то проро- 227

чил, что Чехов непременно сопьется и умрет иод забором.

Дмитрий Васильевич Григорович (1822-1900), пи­сатель. Письмо Л. /7. Чехову, 25 марта 1886г.: Милостивый Государь Антон Павлович, около года тому назад я случайно прочел в «11е- терб<ургской> газете» Ваш рассказ; названия его теперь не припомню, помню только, что меня по­разили в нем черты особенной своеобразности, а главное, — замечательная верность, правдивость в изображении действующих лиц и также при опи­сании природы. С тех пор я читал все, что было подписано Чехонте, хотя внутренно сердился на че­ловека, который так еще мало себя ценит, что счи­тает нужным прибегать к псевдониму. Читая Вас, я постоянно советовал Суворину и Буренину следо­вать моему примеру. Они меня послушали и теперь, вместе со мною, не сомневаются, что у Вас иаспюя- щий талант, — талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколенья. Я не журна­лист, не издатель; пользоваться Вами я могу, только читая Вас, если я говорю о Вашем таланте, говорю по убеждению. Мне минуло уже 65 ле г, но я сохра­нил еще столько любви к литературе, с такою го­рячностью слежу за ее успехом, так радуюсь всегда, когда встречаю в ней что-нибудь живое, даровитое, что не мог, — как видите, — утерпеть и протягиваю Вам обе руки. Но это еще не все, вот что хочу при бавить: по разнообразным свойс твам Вашего песо мнеиного таланта, верному чувству внутреннего анализа, мастерству в описательном роде (метель ночь, местность в «Агафье» и т. д.), чувству плас тичности, где в нескольких строчках является пол пая картина: тучки на угасающей заре: «как пепел tu тгтухающих угольях...» и т. д. — Вы, я уверен, призва 228 ны к тому, чтобы написать несколько превосход

ных истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нуж­но: уважение к таланту, который дается гак редко. Бросьте срочную работу. Я не знаю Ваших средств, если у Вас их мало, голодайте лучше, как мы в свое время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, отделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценен сотни прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам. Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики. В основу Ваших рассказов часто взят мотив не­сколько порнографического оттенка, к чему это? Правдивость, реализм не только не исключают изя­щества, но выигрывают от последнего. Вы настоль­ко сильно владеете формой и чувством пластики, что нет особой надобности говорить, например, о грязных ногах с вывороченными ногтями и о пуп­ке дьячка. Детали эти ровно ничего не прибавляют к художественной красоте описания, а только пор­тят впечатление в глазах читателя со вкусом. Про­стите мне великодушно такие замечания, я решил­ся их высказать потому только, что истинно верю в Ваш талант и желаю ему ото всей души полного развития и полного выражения. На днях, — говори­ли мне, — выходит книга с Вашими рассказами, если она будет под псевдонимом Че-хон-nw, - убеди­тельно прошу Вас телеграфировать издателю, что­бы он поставил на ней настоящее Ваше имя. По­сле последних рассказов в «Нов<ом> врем<ени>» и успеха «Егеря» оно будет иметь больше успеха. Мне приятно было бы иметь удостоверение, что Вы не сердитесь на мои замечания, но принимаете их как следует к сердцу, точно так же, как я пишу Вам неав- 2 29

торитетно, — по простоте старого сердца. Жму Вам дружески руку и желаю Вам всего лучшего!

Антон Павлович Чехов. Письмо Д. В. Григоровичу. Москва, 28 марта 1886 г.:

Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благо- веститель, поразило меня, как молния. Я едва не за­плакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы прилас­кали мою молодость, так пусть Бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел. чтобы благо­дарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновен­ные люди глядят на таких избранников, как Вы; мо­жете поэтому судить, что составляет для моего само­любия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно — гонорар за насто­ящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил суди ть, заслужена мной эта высокая награда или нет... По­вторяю только, что она меня поразила. Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но при­вык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнительным и подозри­тельным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства... А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторст- ву и не переставали дружески советовать мне не ме­нять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, кото­рый читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый «литературный кру­жок»: таланты и посредственности всяких возрас­тов и мастей собираются раз в неделю в кабинете 230 ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если

пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шаганья по газетам я успел проникнуться этим об­щим взглядом на свою ли тературную мелкость, ско­ро привык снисходительно смотреть на свои рабо­ты и — пошла писать! Это первая причина... Вто­рая — я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не ме­шала так спать, как мне.

Пишу все это для того только, чтобы хотя немного оправда ться перед Вами в своем тяжком грехе. Досе­ле относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни од­ного своего рассказа, над которым я работал бы бо­лее суток, а «Егеря», который Вам понравился, я пи­сал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о чита­теле, ни о себе самом... Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, Бог знает почему, берег и тщательно прятал.