Валерий Демин - Лев Гумилев Страница 47

В одном из интервью Наталья Викторовна сказала так: «Мне было с ним очень легко, так легко, что на одном дыхании я с ним 25 лет прожила. У него был очень хороший характер, никаких капризов не было. Я с ним была очень счастлива, а он говорил: мы с Натальей ни разу не поссорились. Я, конечно, попиливала его по мелочам, он все говорил – распилишь меня на две части, какую себе оставишь. Я говорила — обе. От него постоянно отказывались и ученики, и друзья, потому что общаться с ним было небезопасно, и, видимо, их вызывали куда-то и выставляли условия. Если бы они нам честно об этом говорили, нам было бы легче расставаться, но они искали какие-то поводы, устраивали разборки… И когда про Льва говорили, что у него дурной характер, он отвечал: я тот лев, который защищается. Сам он никогда ни на кого не нападал, наоборот пытался помочь <…>».

Действительно, до середины 1980-х годов Гумилёв оставался, что называется, под негласным надзором. С этой целью в коммунальные квартиры, где ему довелось жить, даже подселялись «сексоты», призванные сообщать куда положено о подозрительных вещах и опасных разговорах. Ни того, ни другого за много лет такого наблюдения, естественно, зафиксировано не было. Лев Николаевич примечал любые (как правило, достаточно неуклюжие) действия «органов», относился к происходящему с философским спокойствием и даже юмором. Раздражало только, когда в отсутствие хозяина в кабинете производили обыски, зачастую забирали для просмотра рукописи и книги, правда, через некоторое время всё возвращали на место. Лишь однажды задержали одну самую дорогую для Гумилёва книгу — сборник стихов отца, изданный до революции. Уходя на работу, Лев Николаевич вынужден был оставить на столе записку, адресованную настырным соглядатаем: «Начальник! Когда шмонаешь, не воруй, а книги клади на место, не то буду жаловаться на тебя». Спустя некоторое время книгу вернули…

В 1969 году произошла случайная встреча Льва Николаевича с его прежней возлюбленной Натальей Варбанец. Это было на трамвайной остановке, и Птица пыталась сделать вид, что не заметила его. Она даже села в вагон с передней площадки, чтобы избежать столкновения. Но Гумилёв протиснулся к ней через весь вагон, встал сзади и в полный голос (так, что все пооборачивались) прочитал отрывок из пушкинского «Руслана и Людмилы»: «Возможно ль! Ах, Наина, ты ли!/ Наина, где твоя краса?/ Скажи, ужели небеса/ Тебя так страшно изменили? » Ни слова не говоря и не оборачиваясь, Наталья сошла на первой же остановке. Сердобольные пассажиры даже набросились на него: «Зачем же вы ее так — вроде бы не такая и безобразная»…

Между тем в разветвленной, малоэффективной и до неприличия разбухшей научной системе страны происходили свои малозаметные и вялотекущие процессы: защищались тысячи мало кому нужных диссертаций, как инкубаторские цыплята, плодились кандидаты и доктора наук, трещала по швам бесплодная академическая система, тысячными тиражами публиковались книги, брошюры, статьи, значительная часть которых никем и никогда не востребовалась. Студентам в обязательном порядке и в соответствии с консервативными взглядами своих наставников-преподавателей предлагалось поупражняться в разоблачении теории Л. Н. Гумилёва, соискателей заставляли производить в том же ключе доработку своих диссертаций. В учебных вузовских программах по философии появились параграфы, связанные с развенчанием биологизации общественных явлений и критикой современного географического детерминизма. Итоговая ценность всех этих колоссальных усилий многих тысяч и миллионов людей подчас была близка к нулю. Однако на общем фоне серого единообразия и плоского единомыслия вдруг неожиданно появлялись проблески свежей и оригинальной мысли, доводившие до столбняка основную массу ученого люда. Как правило, именно эти «искры в ночи» спустя несколько десятилетий приносили славу русской науке. Труды Л. Н. Гумилёва в их числе.

Осознание фундаментальности и неоспоримости Гумилёва складывалось постепенно и путем преодоления невероятных препятствий. Его вдова Наталья Викторовна свидетельствовала уже в преддверии XXI века, когда после смерти мужа прошло почти десять лет: «Вы понимаете, такое впечатление, что он, как в сказке, жил в стихии Бабы Яги. То перед взором лес вырастет, то реку какую-то надо переплыть. Это было просто ужасно, я была этому свидетелем, при мне все это происходило. <…> Он не понимал, его удивляло, что историки пишут факты, не делают выводы. Как, например, Рыбаков – академик, который почему-то бросался на Льва, и Лев говорил, что он на меня бросается, как тигр на капусту или как лев на теплое говно. Так вот, этот академик занимался язычеством Руси, написал замечательную книгу, но Лев удивился, почему нет в ней никаких выводов, ведь это и есть наука — объяснить людям, что из чего происходит. И каждый последующий ученый должен работать над этими выводами, обставляя их новыми открытиями. Лев этим и занимался — на основе достоверных фактов приходил к своим научным выводам»…

Уже упоминавшаяся книга «В поисках вымышленного царства» завершила «степную трилогию» Л. Н. Гумилёва. Она посвящена в основном монголам — третьему (в хронологической последовательности) пассионарному кочевническому этносу Евразии (после длительных и надуманных проволочек она увидела свет в 1970 году). В этой книге талант ученого соединился с редким в ученой среде дарованием популяризатора. Более того, серьезное историческое и принципиально важное исследование Гумилёв сумел построить по законам детективного жанра. Большинство давно ставших классикой работ Гумилёва написано не трафаретным наукообразным языком, а, как сам он выражался, «забавным русским слогом». Последнее обстоятельство особенно бесило его недругов и недоброжелателей: сами они были способны выражать свои мысли исключительно на неудобоваримом «канцелярите» (как окрестил Корней Чуковский косноязычное «творчество» бесталанных авторов).

Безусловно, книга «В поисках вымышленного царства» несравненно шире заявленной темы. Непреходящую ценность представляют и методологические подходы автора, явно не стыковавшиеся с традиционными методами исторического исследования, но зато позволявшие подняться на новую, не досягаемую до сих пор высоту. В данной связи

Лев Николаевич Гумилёв отмечал, что прежде чем излагать историю страны или народа, надо увидеть ее самому, а смотреть тоже можно по-разному: с птичьего полета, с вершины холма, из мышиной норы . В каждом случае мы что-то заметим, а что-то упустим, но совместить все три уровня рассмотрения невозможно. Следовательно, приходится выбирать тот, который нам нужен в данный момент. В целом же при историческом анализе лучше всего применять все три метода, так как ни один из них не заслуживает предпочтения, а просто отвечает на разные вопросы. Избранный в книге подход не что иное, как анализ, то есть «расчленение», необходимое для того, чтобы распутать неясные места в истории и потом перейти к синтезу, когда учитываются результаты разных методик исследования. Только таким путем можно вырваться из прокрустова ложа заданной схемы, не впадая в «мелочеведение», при котором теряется сам предмет исследования — ритмы Всемирной истории.