Остап Лысенко - Микола Лысенко Страница 47

Шевченковские концерты в Москве и Курске заметно ободрили отца:

— Пусть и не на родной Украине, а все же удалось нам с помощью наших русских друзей в семье братской вспомянуть Тараса. И хорошо вспомянуть.

Кое-кому из посетителей клуба радость отца не пришлась по душе.

— Не подобает вам, украинскому Бояну, ездить в Москву. Разве не русские люди запретили чествование Кобзаря? А вы, наш батько, наша надежда, к ним, к россиянам, ездите, да еще и не нахвалитесь ими, — так, помню, «отчитывал» Николая Витальевича клубный деятель, один из воинствующих запевал националистической братии.

— Э-э, сударь, если уж начали о россиянах, то надо до конца разобраться, — стремительно, всем телом обернулся к нему отец. — Так, так, пора разобраться, какие русские запретили Шевченко и к каким русским я ездил. Кто освобождает Шевченко из неволи крепостнической? Жуковский и Брюллов — русские. Царь русский Николай ссылает Тараса в солдаты. А кто его вторично освобождает? Может, украинские панки, чиновные землячки, которые отвернулись от него, как от прокаженного? Нет, снова-таки петербургские друзья-россияне. Министр его «великомордия» запрещает чествование Шевченко, а кто поет Тарасовы песни на московской сцене? Нежданова — царица русской оперы. Так-то оно, милостивый государь! Вы, землячки, во все колокола бьете: россияне, россияне, а нет того, чтобы подумать, кто из них народу украинскому действительно враг, а кто — брат родной!

Отец так разволновался, что сразу ушел домой: сердце разболелось…

Вспоминая украинский клуб, не могу не сказать об отношении Николая Витальевича к детям.

По его инициативе для них часто проводились концертные утренники — почти всегда с участием самих детей. По предложению отца я взял на себя организацию и руководство детским хором.

Николай Витальевич занялся организацией молодежного спортивного кружка.

— В здоровом теле здоровый дух, — повторял он полюбившуюся со студенческих лет пословицу.

Клуб приобрел необходимые спортивные принадлежности. Нашелся и руководитель — врач, приятель отца, а главное, отличный знаток спорта. Молодежь после этого стала с еще большей охотой посещать клуб.

При клубе была хорошая библиотека с читальней. Словом, делалось все возможное, чтобы заинтересовать и молодежь и людей старшего поколения, разбудить в них интерес к жизни общественной.

Именно это не понравилось реакции. Задвигались, зашипели в своем змеином гнезде и монархический «Киевлянин», и «Союз русского народа», и черносотенный «Архангел Михаил».

Посыпались доносы на Украинский клуб, обвинения в сепаратизме, «мазепинстве»(?), «опасном для существующего строя». Грозовые тучи собирались, сгущались, и… ударил гром. Нашлись и причины. Проверяя клубную библиотеку, «чины» натолкнулись на заграничные газеты и книги, якобы запрещенные на территории Российской империи. Клуб по распоряжению властей был закрыт.

Настойчивые хлопоты друзей отца со временем воскресили клуб под новым многозначащим названием «Родина». Оно устраивало и властей («Родина») и членов клуба («Родына»— семья).

Клубу «Родина» — «Родына» судилась недолгая жизнь. Началась империалистическая война, и его помещение было взято под госпиталь.

ПИСЬМА К КОЛЕССЕ

Гость в Китаеве. — Письма-завещание. — О таланте. — «Фольклор — это сама жизнь». — Всем нам дорогое дело

— Не проводишь ли меня, Остап, на пристань? Жду гостя. — Узкой тропинкой спускаемся к Днепру. «Парубок», устало пыхтя и посапывая, приближается к пристани. Пассажиры, преимущественно дачники, чинно сходят на китаевский берег. Ни одного знакомого лица.

Где же гость?

Отец тоже встревожен.

— Николай Витальевич! Дорогой учитель! — слышу охрипший от волнения голос. — Не меня ли встречаете?

Молодой человек лет тридцати. Выпуклый лоб, открытое лицо. Так вот какой Филарет Колесса из Львова! Вот кого с таким нетерпением ждал отец все последние дни!

— Наконец выбрался. Еду на вашу Полтавщину. Думка у меня такая — с кобзарями походить, кое-что записать, хоть после вас вряд ли на полтавском фольклорном поле остались неубранные колоски.

— Еще найдутся колоски и для ваших внуков, — смеется отец. — А пока развяжите свою дорожную торбу да высыпите нам все львовские новости.

— Новостей много, кланяется вам пол-Львова, особо — Иван Яковлевич. Просил передать свое сердечное спасибо за «Гимн»[47].

Несколько дней провел Колесса в Китаеве. Отец даже изменил своей привычке: по утрам в лес отправлялся не один, а с нашим гостем.

Возвращались к обеду. А вечером, за чаем, снова вспыхивал огонек беседы. И если бы не сестра моя, строгий страж-исполнитель медицинских предписаний отцу, огонек этот горел бы до утра.

Дело давнее, но отлично помню главную тему разговора, бог весть когда начатого Миколой Лысенко и Филаретом Колессой! Исторические корни, приемы собирания и гармонизации песни по эту и по ту сторону Збруча.

Филарет Колесса часто ссылался на какие-то письма отца.

— Я очень хотел бы опубликовать их полностью. Конечно, с вашего разрешения, Николай Витальевич, — говорил он в день отъезда.

Отец не противился, только заметил, что спешить нечего — лучше это сделать после.

От пристани мы с отцом возвращались в сумерках. Я стал расспрашивать, какие это письма собирается печатать Колесса.

— Письма? — задумчиво переспросил отец. — Да это, если хочешь, не письма, а мое завещание.

…Много лет спустя, в советском Львове я снова встретился с Филаретом Колессой, уже академиком, известным исследователем музыкального фольклора Украины. Бережно разглаживая листки, исписанные знакомым мелким бисером, Филарет Михайлович показывал мне свой, как он говорил, золотой фонд — письма Миколы Лысенко.

Содержание их к тому времени было мне уже частично известно по отрывкам, которые время от времени появлялись в различных журналах. Но только в кабинете Колессы я понял, как прав был отец, называя эти письма своим завещанием. Нигде так полно не отразились его раздумья, поиски, его глубокое понимание истоков, значения народной песни и забота о молодых собирателях и сеятелях ее.

— Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы не эти письма, — говорил мне Колесса.

Началось с того, что в начале 1896 года Колесса, тогда только начинающий этнограф, послал свои первые творческие опыты Лысенко. Молодой исследователь не уверен, хватит ли ему таланта, знаний, по плечу ли ноша.

Николай Витальевич откликнулся пространным посланием: