Агата Кристи - Автобиография Страница 48

— Прекрасная девчушка гостит у вас. Мне понравилось, как она вела себя, когда потеряла все свои фальшивые локоны: как ни в чем не бывало. Вернулась назад и подобрала их совершенно спокойно, при этом умирала от смеха. Вот это спортсменка!

Поистине никогда не угадаешь, что может понравиться людям.

Другим источником наслаждения у Ралстон Патриков был принадлежавший им автомобиль. Не могу передать то чувство волнения, которое он вызывал в 1909 году. Сокровище и предмет любви Робина своими капризами и неполадками только еще больше усиливал страсть хозяина. Помню нашу экскурсию в Бэнбери. Мы снаряжались в эту поездку, по меньшей мере, так, как если бы отправлялись в экспедицию на Северный полюс. Большие меховые одеяла, обмотанные вокруг головы теплые шарфы, корзинки с провизией и так далее. Членами экспедиции были брат Констанс Билл, Робин и я. Мы нежно простились с Констанс; она поцеловала каждого из нас, настоятельно просила соблюдать осторожность и сказала, что если мы вернемся, нас будет ожидать горячий суп и всевозможные домашние радости. Бэнбери, должна заметить, находился в двадцати пяти милях от дома, но рассматривался как противоположная точка земного шара.

Семь миль мы проехали благополучно, не превышая скорости двадцать пять миль в час. Но это было только начало. Наконец мы прибыли в Бэнбери, сменив по дороге колесо и тщетно пытаясь найти где-нибудь гараж, поскольку гаражи в то время были большой редкостью. К семи часам вечера мы возвратились домой, измученные, продрогшие до костей и чудовищно голодные, так как расправились со своей провизией давным-давно. Я до сих пор думаю, что это был один из самых рискованных дней в моей жизни! Большую часть пути я провела, сидя у дорожной обочины на ледяном ветру, воодушевляя уткнувшихся в инструкцию Робина и Билла на борьбу с шинами, колесами, домкратом и прочими механическими приспособлениями, о которых они не имели ни малейшего понятия.

Однажды мы с мамой отправились в Сассекс обедать с Бартлотами. Брат леди Бартлот, мистер Анкател, тоже обедал с нами — у него был огромный и мощный автомобиль, запечатлевшийся в моей памяти как нечто очень длинное с торчащими во все стороны трубками. Завзятый автомобилист, мистер Анкател предложил отвезти нас обратно в Лондон.

— Нет никакого смысла ехать на поезде, — сказал он. — Что за гадость эти поезда. Я отвезу вас сам.

Я была на седьмом небе. Леди Бартлот дала мне одно из новшеств — специальную автомобильную фуражку — нечто среднее между шапочкой для яхтсменов и головным убором немецких офицеров времен империи, державшуюся на голове с помощью косыночки, завязанной под подбородком. Мы залезли в это чудовище, прикрылись пледами и полетели как ветер. В то время все машины были открытыми. Чтобы наслаждаться ездой, нужно было обладать изрядной смелостью. Впрочем, мужество требовалось и в других случаях — например, для занятий на фортепиано в разгар зимы в нетопленой комнате, после которых не страшен никакой ледяной ветер.

Мистер Анкател не удовольствовался скоростью двадцать миль в час, которая считалась относительно безопасной; думаю, мы мчались по дорогам Сассекса, делая сорок или пятьдесят. В какой-то момент он вдруг подскочил на своем сиденье и завопил:

— Нет, вы только посмотрите, только посмотрите туда, за изгородь! Видите парня, который там прячется? Ах ты, негодяй! Ах, мерзавец! Полицейская ищейка! Они всегда так делают: прячутся за изгородью, а потом выскакивают оттуда и штрафуют за превышение скорости.

С пятидесяти миль наша скорость резко упала до десяти, и так мы проехали всю остальную дорогу, под несмолкающие взрывы хохота и возгласы мистера Анкатела:

— Ну что, получил? Подавился?

Я находила мистера Анкатела несколько опасным субъектом, но его автомобиль обожала: ярко-красный, наводящий ужас монстр!

Позже я приехала к Бартлотам, чтобы посмотреть Гудвудские скачки. Кажется, это была единственная поездка на лоно природы, которая не доставила мне удовольствия. Я оказалась среди всецело поглощенной скачками толпы, говорящей на «беговом» языке со специфической терминологией, совершенно недоступной моему пониманию. Мое присутствие на скачках свелось к необходимости простоять немало часов в немыслимой, огромной, украшенной цветами шляпе, приколотой к волосам булавками, чтобы сие сооружение не унес ветер, в узких туфельках на высоченных каблуках, с распухшими от жары лодыжками. Время от времени я должна была изображать высшую степень энтузиазма, присоединяясь к воплям: «Вперед! Пошел!» — и подниматься на цыпочки, чтобы посмотреть, как четвероногие скрываются из вида.

Один из мужчин любезно предложил мне поставить за меня на какую-нибудь лошадь. Я страшно перепугалась. Но сестра мистера Анкатела, как истинная хозяйка, моментально одернула его.

— Не глупи, — сказала она, — девушки не должны делать ставки. — Потом она ласково обернулась ко мне: — Вот что я вам скажу. Вы будете получать пять шиллингов со всех моих ставок. И не обращайте ни на кого внимания.

Когда я обнаружила, что они ставят каждый раз по двадцать или двадцать пять фунтов, у меня в буквальном смысле волосы встали дыбом! Но хозяйки всегда проявляли щепетильность в вопросах, касающихся девичьих денег. Они знали, что мало у кого из девушек имелись лишние, чтобы выбрасывать их на ветер, — даже самые богатые получали на карманные расходы не больше пятидесяти или ста фунтов в год. Поэтому хозяйки не спускали с девушек глаз. Если их приглашали играть в бридж, то только при том условии, что кто-то ручался за них и брал на себя уплату долгов в случае проигрыша. Таким образом дебютанткам создавали ощущение вовлеченности в происходящее и освобождали от страха оказаться в долгу.

Первое посещение скачек отнюдь не воодушевило меня. Вернувшись домой, я сказала маме, что надеюсь никогда больше не услышать: «Вперед! Пошел!»

Но минул год, и я превратилась чуть ли не в болельщицу на бегах, начав кое в чем разбираться. Позднее вместе с семейством Констанс Рэлстон Патрик я бывала в Шотландии, где отец Констанс держал небольшой манеж; там я понемногу стала входить во вкус, меня брали на некоторые не слишком крупные скачки, которые мало-помалу увлекли меня.

Гудвуд, конечно, походил больше на праздничные гуляния, я бы сказала даже, на праздничный разгул: к некоторым развлечениям, розыгрышам и другим проказам определенного сорта я была непривычна. Гуляки врывались друг к другу в комнаты, выкидывали из окон вещи и визжали от смеха. Других девушек не было; на бегах встречались разве что молодые замужние женщины. Как-то ко мне в комнату вломился один старый полковник лет шестидесяти с воплями:

— А ну-ка, поиграем чуть-чуть с ребеночком! — выхватив из шкафа одно из моих вечерних платьев (оно в самом деле было похоже на детское — розовое в оборочках), он выкинул его из окна, приговаривая: — Ловите, ловите, трофей от самой молодой участницы!

Я ужасно расстроилась. Вечерние платья очень много значили для меня: я тщательно вешала их, всячески оберегала, холила и лелеяла, и вот одно вышвыривают из окна, как футбольный мяч. Сестра мистера Анкатела и еще одна дама бросились мне на помощь и приказали полковнику перестать издеваться над бедным ребенком. Я была по-настоящему счастлива покинуть этот праздник, хотя и вынесла из него кое-какие уроки для себя.

Среди других домашних праздников я вспоминаю грандиозный загородный прием в доме, который снимали мистер и миссис Парк-Лайл, — мистера Парк-Лайла обычно представляли как «сахарного короля». С миссис Парк-Лайл мы познакомились в Каире. Думаю, ей было тогда лет пятьдесят-шестьдесят, но даже вблизи она выглядела как двадцатипятилетняя красавица. До той поры мне еще никогда не приходилось встречать такого искусного макияжа; миссис Парк-Лайл, со своими темными, красиво уложенными волосами, изысканными чертами лица (сравнимого разве что с лицом королевы Александры), в одежде розовых и бледно-голубых тонов, всем своим обликом являла триумф искусства над природой. Полная обаяния, она наслаждалась обществом окружавших ее молодых людей.

Один из них, впоследствии убитый во время войны 1914 — 1918 годов, до известной степени завоевал мою симпатию. Хотя он уделял мне самое скромное внимание, я надеялась познакомиться с ним поближе. Тем временем я оказалась объектом преследования другого воина, отличного стрелка, который неизменно оказывался поблизости, настоятельно предлагая мне партнерство в теннисе, крокете и во всем остальном. День за днем во мне нарастало раздражение. Я позволяла себе иногда быть с ним грубой, он этого не замечал и продолжал спрашивать меня, читала ли я ту или иную книгу, не прислать ли мне ее. Не собираюсь ли я в Лондон? Не пойти ли нам посмотреть поло? Отказы нисколько не обескураживали его. Когда наступил день отъезда, я собиралась выехать самым ранним поездом, чтобы в Лондоне успеть на пересадку в Девон. После завтрака миссис Парк-Лайл сказала мне: