Николай Петраков - Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали Страница 48

Пытаясь хоть как-то развязать ситуацию и ответить за свое унижение, Александр Сергеевич уже 25 июня 1834 г. подает официальное прошение об отставке на имя графа Бенкендорфа: «Семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, и я вынужден оставить службу, и прошу Ваше превосходительство получить для меня на это разрешение. В виде последней милости я просил бы, чтобы данные мне его величеством право посещать архивы, не было от меня отнято».

Казалось бы все логично. Раз я не историограф Петра Великого, а всего лишь «мальчишка» камер-юнкер, то отпустите меня в добровольную ссылку, где я хочу работать над архивами, а не посещать ежедневные балы в Аничкове. Однако реакция власти на прошение об отставке была столь жесткой, что Пушкин понял: ни о какой работе не может быть и речи. Об этом он писал жене в середине июля: «На днях хандра меня взяла; подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул, и Христом и Богом прошу, чтоб мне отставку не давали. А ты и рада, не так?» А дальше уже мысль о близкой смерти и о молве, которая ляжет на плечи детей. «Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на Аничковых балах».

Вот, собственно, почти вся история о несостоявшемся великом историографе России Александре Сергеевиче Пушкине. Хотя упоминание историографа есть в анонимном дипломе, который послужил поводом дуэли и гибели поэта. «Полные кавалеры, командоры и кавалеры светлейшего ордена всех рогоносцев… единодушно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена всех рогоносцев и историографом Ордена».

Вот куда спустили историка не придворного! Вот где открываются глубокие корни подлинной причины устранения поэта из жизни.

Хотя есть и другие мнения. Замечательный специалист по Пушкину Э.С.Лебедева пишет: ««Адские козни», о которых твердил после разразившейся катастрофы князь Вяземский, – это не «происки самодержавия», как хотелось думать советским историкам»[25]. Причем здесь «советские историки?» П. Е. Щеголев, отсидевший три года в Петропавловской крепости, отнюдь не за большевистские воззрения; Тынянов, Вересаев, Модзалевский имели свои суждения об отношениях Пушкина и властей. Они были самостоятельными в своих исследованиях. Или они должны были все любить царизм и конкретно Николая Павловича?

Чтобы не вдаваться в эту странную полемику приведу лишь один факт. В. А. Жуковский робко предлагал императору оказать посмертные почести Пушкину на уровне тех, что были оказаны Карамзину. Д. В. Дашкову царь сказал: «Какой чудак Жуковский! Пристает ко мне, чтобы я семье Пушкина назначил такую же пенсию, как семье Карамзина. Он не хочет сообразить, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина?» Вполне «по-советски» отшил царь Пушкина и от историографии и от достижений в области развития русской литературы. Значение Пушкина как историографа не исчерпывается объемом его исторических работ, к завершению которых у него возникало множество препятствий. Охлаждение общества к изучению истории вызывало в нем отчаяние: «Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим… Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ».

Когда граждан страны связывает лишь территория проживания или форма паспорта, когда они не ощущают исторического, духовного единения, то сама власть становится атрибутивной и неэффективной.

Россия и Пушкин

«День литературы». Николай Яковлевич, вы – признанный специалист в области экономики, доктор наук, академик Российской академии наук. И вдруг выходят ваши книги «Последняя игра Александра Пушкина» (2003) и «Александр Пушкин. Загадка ухода» (2005), в которых вы даете весьма отличную от установившейся в пушкинистике версию последних лет жизни поэта. Откуда этот вроде бы совершенно побочный, можно даже сказать – непрофессиональный интерес к Пушкину?

Николай Петраков. Понимаете, Пушкин – не просто выдающаяся личность в истории отечественной культуры, не просто гениальный человек, далеко опередивший свое время. Пушкин – это действительно «наше все». Язык, на котором мы с вами говорим, на котором общество говорит с государством, народ – с властью, а власть – с народом, – это язык Пушкина. Русский язык до Пушкина был совершенно другим – не таким, каким он стал благодаря Пушкину. Я не знаю даже, хорошо это или плохо, но это факт.

Разумеется, осознание этого факта возникало далеко не сразу, постепенно, и вначале – в самых развитых слоях российского общества. Переломная речь Федора Михайловича Достоевского 1880 года стала лишь манифестацией такого осознания вовне – и потому была встречена со всеобщим восторгом.

«ДЛ». Кажется, Герцен очень глубоко заметил, что «на реформы Петра Россия ответила через сто лет – явлением Пушкина». На самом деле, ведь любой язык – это не просто набор слов, это «действующая модель мира», если угодно – народный микрокосм, для русского народа созданный или открытый Пушкиным. И Александр Сергеевич, по сути, первым сумел преодолеть возникший в XVIII веке разрыв между европеизированной, дехристианизированной знатью Российской империи и русским народом, воссоздав – на качественно новом уровне – целостность русской картины мира, русского мировосприятия и миропонимания. В некотором приближении его творчество можно даже признать близким к творчеству религиозному: настолько органична и по-прежнему жива созданная им система ценностей. Вспомним хотя бы, как в 20-е годы прошлого века Пушкина «сбрасывали с парохода современности» – значит, он на этом самом «пароходе современности» плыл и тогда?! Времена пароходов давно ушли в прошлое, но никто ведь не скажет, что сегодня, мол, Пушкин – это «вчерашний день». А тем, кто так считает, по убежденности и недомыслию, можно только посочувствовать.

Н.П. Я – не литературовед, я просто люблю Пушкина. И считаю, что отношение к Пушкину – это своего рода лакмусовая бумажка, по которой можно распознать отношение любого человека к России. Любишь Пушкина – значит, «свой», не любишь – «чужой». Ни на одного другого русского писателя, даже самого великого: Лермонтова, Гоголя, Толстого, Достоевского, Шолохова, – данная закономерность не распространяется. Но уже при жизни поэта эту истину если не понимали, то инстинктивно чувствовали все российские власти. И, соответственно, будучи не в состоянии изменить собственную природу, всеми силами пытались казаться русскому народу «своими» самым простым и доступным путем – подогнать Пушкина «под себя» Творчество Александра Сергеевича, слава богу, фальсифицировать практически невозможно, зато можно его трактовать в том или ином духе – особенно с привлечением определенных «биографических данных». Так мы за последние полтора века уже смогли познакомиться с версиями Пушкина-консерватора и Пушкина-революционера, Пушкина-патриота и Пушкина-интернационалиста, Пушкина-монархиста и Пушкина-демократа, Пушкина-атеиста и Пушкина-православного христианина.