Рудольф Баландин - Михаил Ломоносов Страница 48

Принято считать, что новаторские идеи Ломоносова не были доступны иностранным ученым. Однако его работы публиковались не только на русском, но и на латинском языке. Например, в научном журнале «Новые комментарии Петербургской Императорской Академии наук» вышли в свет в 1750 году его «Размышления о причине теплоты и холода». Они были доступны всем желающим.

В 1754 году в «Гамбургских ученых ведомостях» появился не просто критический, а отчасти язвительный отклик на идеи Ломоносова о теплоте, сохранении количества вещества и движения: «Он думает, что всякое тело может сообщить другому не большее движение, чем какое само имеет… Если бы так оно было, то… теплота бы Ломоносова купно с тем движением пропала; но сие печально бы было, наипаче в России».

По-видимому, автор этих строк имел в виду, что, принимая холодную пищу, живой организм извлекает из нее больше тепла, чем она имеет, или что холодный порох вспыхивает, а холодные дрова горят. Идея флогистона в этом отношении весьма привлекательна: он в скрытом виде содержится в любых горючих веществах. Все сразу становится ясно: тепло выделяет флогистон, поскольку он и есть носитель тепла. Такова тавтология, ничего не объясняющая, хотя многие ученые ею удовлетворялись.

Как известно, в Петербургской Академии наук состояли до вступления в нее Ломоносова сплошь иностранцы. Она знакомились с его научными статьями, имея возможность обмениваться мнениями с зарубежными коллегами.

Ученые и философы Просвещения были интернационалистами. Язык их сочинений преимущественно латинский, границы между государствами оставались «прозрачными», слой образованных и стремящихся к познанию людей был невелик, многие мыслители общались лично или письменно.

В это интеллектуальное сообщество со времени создания Петербургской Академии наук вошла Россия. Ломоносов был не только русским, но и европейским ученым, одним из лучших латинистов Европы. С его идеями прямо или косвенно были знакомы все те, кто интересовался проблемами физики и химии. Краткие пересказы его работ публиковались в разных странах.

Вопрос не в том, что научные достижения Ломоносова были неизвестны за рубежами России. Дело серьезней: они оставались, по своей сути, непонятыми большинством крупных ученых того времени (Л. Эйлер — исключение). Если кто-то и обратил на них внимание, то постарался принять к сведению идеи Ломоносова, не упоминая его имени.

И еще одно обстоятельство, упомянутое Вернадским в приведенной выше цитате: на мнение «одиноких ученых» обычно не обращают внимания или воспринимают их с недоверием, а то и с неприязнью. Как тут не вспомнить язвительное замечание Козьмы Пруткова: «Да разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверием начальства?! Откуда оно возьмется?»

Принято уподоблять научное сообщество «интегральному интеллекту», нацеленному на постижение истины. Идеализация! В действительности это — «незримый коллектив» разнообразных личностей, профессионалов различного уровня знаний, талантов, амбиций, благородства. У каждого свое отношение к жизни, обществу, познанию, не говоря уже о политических, философских или религиозных пристрастиях. И все это, безусловно, сказывается на их поведении.

Михаилу Васильевичу как ученому чрезвычайно повезло: его поддержал бесспорно авторитетный специалист — Леонард Эйлер. И по жизни у него, как мы знаем, были влиятельные покровители. Это позволяло ему трудиться не только на благо науки, но и на благо Российского государства и русского народа.

Ему приходилось нелегко. Прекрасно сознавая свою интеллектуальную силу и творческие возможности, он вынужден был несколько лет оставаться на положении униженного просителя, не достойного научного звания. «За державу обидно», — мог бы сказать он. Обидно за русский народ, поставленный как бы вне науки по причине бездарности, умственной недостаточности.

Ломоносов понимал: в новую эпоху такая великая страна, как Россия, может преуспеть в науке, технике, промышленности только благодаря отечественным, а не иноземным специалистам. Когда развиваются мануфактуры, оснащенные сложными машинами и механизмами, создается мощная металлургия, растет необходимость в разнообразном минеральном сырье, необходимо большое количество ученых, мастеров, инженеров, горняков, квалифицированных рабочих.

Его сатира на «бородатость» была направлена против тех, кто желает, чтобы Россия оставалась исконной, как повелось испокон веков, уповающей на власть и на милость Всевышнего. А он, Ломоносов, действовал по старой народной мудрости: на Бога надейся, да сам не плошай.

Ему было недостаточно получить звание академика, иметь химическую лабораторию, быть относительно независимым и материально обеспеченным. Он стремился нести, говоря высоким стилем, свет просвещения в Отечестве своем. Он был не выскочкой из русского народа, а его частицей. Никто из ученых того времени, да и позже, не написал что-либо подобное его труду «О размножении и сохранении русского народа».

Главной его заботой было народное просвещение. И в этом он был несвоевременен. В стране крепостного права народ, почти исключительно крестьяне, были, как говорили в Древнем Риме, «говорящими орудиями труда».

В России оставались еще прочные традиции Средневековья для народных масс, которые духовную культуру сводили только лишь к религии. Для «избранных» был открыт доступ к западной культуре, которая в эту эпоху стала во многом определяться основами научных и философских знаний. Даже через столетие после Ломоносова, во второй половине XIX века, большинство русских оставались неграмотными, имея самые смутные представления о физике, химии, астрономии, космогонии.

Михаил Васильевич в 1746 году перевел на русский язык «Экспериментальную физику» Вольфа, введя в наш научный обиход много новых терминов: атмосфера, барометр, метеорология, термометр…

Он хотел читать соответствующие популярные лекции; просил академическое собрание предоставить ему для демонстрации опытов физические приборы, а также обеспечить слушателей. В разные учреждения Академия разослала приглашение всем желающим посетить первую лекцию по физике на русском языке. Она состоялась летом 1746 года…

Но этому предшествовали события, о которых следует сказать особо.

Труды и дни

XVIII век называют галантным, куртуазным. «Абсолютизм, — писал немецкий историк Э. Фукс, — грандиозная… обстановочная пьеса, и потому каждый, кто в ней участвует, обязан позировать и представительствовать». А с позами, вызывающими нарядами, роскошью прекрасно сочетаются танцы, томное пение, ласкающая слух музыка. Появились балеты и театры с укромными ложами, которые называли алтарями сладострастия. В ложах парижских театров, как тогда писали, «имелись постели, на которых можно было тут же удовлетворить желания, возбужденные смелыми сценками и соответствующим диалогом».