Август Кубичек - Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 Страница 48

Адольф покраснел как рак, схватил меня за руку и сказам: «Пойдем, Густл!» Я не помню, как мы вышли из того дома. Помню только яростное восклицание Адольфа, когда мы вновь оказались на улице: «Что за фокусы!» Очевидно, такие вещи тоже были частью жизни в Вене.

Вероятно, Адольф понимал, как трудно мне было ориентироваться в этом ошеломляющем городе, и по дороге домой он предложил, что нам следует жить вместе. Он поговорит с фрау Цакрис: может быть, она подыщет мне что-нибудь в своем доме. В конце концов он уговорил ее перебраться в его маленькую комнату и отдать нам комнату большей площади, которую занимала она сама. Мы договорились о плате за комнату – 20 крон ежемесячно. Она ничего не имела против моих занятий на фортепиано, так что для меня это было отличное решение.

На следующее утро, когда Адольф еще спал, я пошел записываться в Консерваторию. Я предоставил направление от музыкальной школы в Линце и тут же был проэкзаменован. Сначала был устный экзамен, затем я должен был спеть что-то и в конце последовал экзамен по гармонии. Все прошло хорошо, и меня попросили пройти в административный офис. Ректор Кайзер – а для меня он был поистине императором – поздравил меня и рассказал о курсе обучения. Он посоветовал мне записаться студентом-заочником в университет и посещать лекции по истории музыки. Затем он представил меня дирижеру Густаву Гутхайлю, с которым я буду изучать помимо всего прочего практическое дирижирование. В добавление к этому меня приняли в качестве альтиста в оркестр Консерватории. Все это произошло быстро, но, несмотря на изначальное смущение, я чувствовал себя на твердой почве. Как часто случалось в моей жизни, я нашел помощь и утешение в музыке. Даже более того, сейчас она стала всей моей жизнью. Наконец-то я ускользнул из пыльной обойной мастерской и мог всецело посвятить себя искусству.

На близлежащей Линиенгассе я нашел магазин фортепиано под названием «Фейгль» и осмотрел инструменты, которые сдавались напрокат. Они были не очень хорошего качества, конечно, но я в конце концов нашел рояль, который был достаточно хорош, и взял его напрокат за 10 крон ежемесячно. Когда Адольф пришел вечером домой – я еще не знал, как он проводит дни, – он был поражен, увидев рояль. За такую сравнительно небольшую сумму больше подходило пианино. Но как я мог стать дирижером без рояля! Надо сказать, что это было не так просто, как я думал.

Адольф тут же стал искать самое лучшее место для рояля. Он согласился с тем, что, чтобы было достаточно света, рояль должен стоять у окна. После многочисленных экспериментов все содержимое комнаты – две кровати, ночной столик, гардероб, рукомойник, стол и два стула – было расставлено самым лучшим образом. Несмотря на это, инструмент занял все место у правого окна. Стол был отодвинут к другому окну. Пространство между кроватями и роялем, а также между кроватями и столом было едва ли более одного шага в ширину. А для Адольфа пространство, которое он мог мерить шагами, было так же важно, как для меня игра на фортепиано. Он сразу же попробовал делать это. От двери до изгиба рояля три шага! Этого было достаточно, потому что три шага в одну сторону и три шага в другую составляли шесть шагов, хотя Адольфу в его непрестанном хождении взад и вперед приходилось так часто поворачиваться, что он почти вращался вокруг своей собственной оси.

Все, что мы могли видеть из окна нашей комнаты, – это голую, покрытую копотью заднюю часть дома, стоявшего перед нашим. И только если встать очень близко к окну и посмотреть резко вверх, можно было увидеть узкую полоску неба, но даже этот небольшой кусочек был обычно скрыт дымом, пылью или туманом. В исключительно удачные дни пробивалось солнце. Вообще-то оно почти не светило на наш дом, еще меньше – в нашу комнату, но на задней части дома напротив можно было в течение пары часов видеть освещенные солнцем полосы, что должно было компенсировать нам солнце, по которому мы так сильно скучали.

Я сказал Адольфу, что сдал вступительный экзамен в Консерваторию хорошо, и был рад, что теперь могу приступить к учебе. Адольф сказал напрямик: «Я и понятия не имел, что у меня такой шустрый друг». Это звучало не слишком лестно, но я привык к таким его замечаниям. Очевидно, у него был критический период, он был очень раздражительным и резко затыкал меня, когда я начинал говорить о своих занятиях. В конце концов он примирился с роялем. Он заметил, что тоже сможет немного попрактиковаться. Я сказал, что буду рад учить его, но здесь снова его задел. В дурном расположении духа он огрызнулся: «Можешь сам заниматься своими гаммами и прочей чепухой. Я обойдусь». Потом он снова успокоился и сказал примирительно: «Зачем мне становиться музыкантом, Густл? В конце концов, у меня есть ты!»

Мы жили чрезвычайно скромно. Безусловно, я не мог многого себе позволить на ежемесячное пособие, которое выделил мне мой отец. Регулярно, в начале каждого месяца, Адольф получал определенную сумму от своего опекуна. Я не знаю, насколько она была велика; быть может, всего 25 крон сиротской пенсии, из которой он должен был сразу же заплатить фрау Цакрис 10 крон. Возможно, сумма была больше, если его опекун выплачивал деньги частями из той суммы, которую могли оставить ему родители. Наверное, родственники помогали ему, например горбатая тетя Йоханна, но я не знаю точно. Я знаю только, что даже тогда Адольф часто ходил голодным, хотя не признавался в этом мне.

Что было на столе у Адольфа в обычные дни? Бутылка молока, буханка хлеба, немного масла. На обед он часто покупал кусок пирога с маком или с орехами. Вот это у него было. Каждые две недели моя матушка присылала посылку с продуктами, и тогда мы пировали. Но в денежных вопросах Адольф был очень точен. Я никогда не знал, как много или, скорее, как мало денег у него было. Без сомнения, он втайне стыдился этого. Время от времени его охватывал гнев, и он начинал яростно кричать: «Ну, не собачья ли это жизнь?!» Тем не менее он был счастлив и доволен, когда мы еще раз могли пойти в Оперу, или послушать концерт, или почитать интересную книгу.

На протяжении долгого времени я не мог выяснить, где он обедает. Любые вопросы на эту тему сердито отметались – это не было темой для обсуждения. Так как у меня было немного свободного времени во второй половине дня, я иногда приходил домой сразу после обеда, но никогда не заставал Адольфа дома. Может быть, он сидел в бесплатной столовой на Линиенгассе, где я иногда обедал сам. Нет, его там не было. Я шел в Ауге Готтес, дешевую муниципальную столовую. И там его не было. Когда я спрашивал его вечером, почему он никогда не ходит в бесплатную столовую, он произносил длинную речь об этих презренных заведениях, бесплатных столовых, которые лишь символ разделения общества на классы.