Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма Страница 48

Национальная ассамблея не станет одобрять несправедливые исключения по просьбе тех, кто извлекает выгоду из сложившейся ситуации и желает, чтобы так продолжалось и дальше!.. В противном случае эти люди оставались бы жертвами угнетения до тех пор, пока их тираны не согласились бы облегчить их участь.

Вулкан свободы, вспыхнувший во Франции, вскоре принесет всеобщее разрушение и перемену судьбы человеческих созданий в обоих полушариях.

Грегуар подразумевал сахаропроизводящие острова и особенно Сан-Доминго, где к 1791 году вулкан свободы уже извергался. С лета 1789 года Декларация прав человека и гражданина вступила в открытое противоречие с Черным кодексом. К этому моменту Революция продолжалась уже два года, а чернокожие рабы до сих пор выбивались из сил и умирали на полях. Многие были сыты этим по горло. Кроме того, как только до французских колоний добрались известия[524] о революции в метрополии, по островам стали гулять всевозможные слухи. Согласно одному из них, король Людовик якобы осуществил на деле всеобщие права человека и освободил всех рабов. Другой гласил, будто он лишь отменил кнут и приказал дать рабам три дня выходных. Во многом подобно тому, как слухи о столь же мифическом королевском указе внесли свой вклад в Великий страх августа 1789 года, благодаря нынешним сплетням рабы на сахаропроизводящих островах почувствовали, что у них есть санкция короля на восстание.

Когда сообщения о восстании рабов на Сан-Доминго достигли Парижа, безусловно величайший мятеж невольников в истории уже унес тысячи жизней белых и предал огню десятки тысяч акров сахарного тростника. Общее число погибших было преувеличено, но многие депутаты в Париже запаниковали при мысли о потере основы французской экономики и поддержали подавление восстания любыми средствами. Казалось, национальная безопасность Франции требует пожертвовать принципами, а плантаторское лобби призывало к репрессиям в отношении всех негров и мулатов на острове – как свободных, так и рабов. Революционное правительство послало войска подавить бунт невольников, хотя мятежники и объявили себя частью более широкой Французской революции: на протяжении последующего десятилетия чернокожие повстанцы Сан-Доминго будут более чем последовательно требовать, чтобы их приняли в новый мир свободных французских граждан.

К концу 1791 года повстанцы сумели установить контроль над северной половиной Сан-Доминго. Но столкновение с хорошо вооруженной и обученной белой французской армией и колониальным ополчением привело к непропорционально большим потерям со стороны негров: десять убитых повстанцев за каждого белого[525]. На фоне такой жестокости депутаты в Париже бешено спорили о том, что делать с рабством. Одна из немногих вещей, относительно которых взгляды последователей Бриссо и сторонников Робеспьера совпадали, была поддержка равенства рас и порицание рабства. Но обе стороны боялись сделать шаг, который может экономически ослабить республику во время войны.

«Черное сердце тоже бьется[526] за свободу!» – выкрикнул Бриссо в ассамблее в декабре 1791 года во время одной из пылких речей в защиту прав негров и мулатов, живущих в колониях. Именно белые плантаторы посеяли семена мятежа, заявил Бриссо (возможно, единственный пункт, по которому он и Робеспьер останутся в полном согласии).

4 апреля 1792 года, спустя восемь месяцев после того, как восстание рабов на Сан-Доминго вспыхнуло в полную силу, Национальная ассамблея распространила все права гражданства на свободных негров[527] и цветных (людей с примесью европейской крови) как в колониях, так и в метрополии. Но ничего не предприняла в отношении собственно рабства.

Распространение прав полного гражданства на мулатов и освобожденных негров не было равнозначно немедленной отмене рабства, но эта мера сделала Францию и ее колониальную империю передовой державой с точки зрения борьбы за равенство между разными расами. Мультирасовое французское гражданство отбросило британское аболиционистское движение на десятилетие назад, поскольку отныне любое политическое действие в пользу негров воспринималось как очевидное свидетельство тайной симпатии к революционной Франции.

В самой Французской империи эта декларация окончательно настроила большинство плантаторов против Революции во всех ее проявлениях. Через месяц после принятия акта о гражданстве ассамблея Сан-Доминго проголосовала за декрет, запрещавший «продажу, чеканку или распространение»[528] любых монет или медалей, изображавших или увековечивавших «политику и революцию Франции», как если бы избавление от республиканских атрибутов могло уменьшить распространение самой Революции.

С другой стороны, освобожденное чернокожее население Франции теперь испытывало еще более пылкую преданность нации и правительству. Страстный республиканизм Дюма и его верность триколору позволяли взглядам мулата на мир меняться в идеальной синхронности с нацией, которая обретала форму вокруг него. Цветные граждане Франции теперь жаждали выразить свою лояльность, рискуя жизнями ради защиты Революции. Легионы предоставят им шанс пожертвовать собой, но и позволят требовать полный набор привилегий и уважение, который предоставлял им их новообретенный политический статус. Обращаясь к президенту Национальной ассамблеи, Раймон выступил со следующим ярким высказыванием: «Если природа, неистощимая в своих комбинация, сделала нас отличными от французов по внешним признакам, с другой стороны, она позволила нам быть идеально похожими на них, даровав нам, как и им, пламенное сердце, чтобы сражаться с врагами нации». С этими словами он положил на столешницу 125 ливров в банкнотах. Это был первый вклад в экипировку и обучение подразделения, которое станет Черным легионом.

Ответ президента достоин того, чтобы его процитировать:

Сэры, добродетельное мужество[529] не зависит от цвета кожи или климата. Вы предложили отчизне ваши руки и вашу силу, чтобы уничтожить ее врагов во имя огромной части человеческого рода. Это служба ради интересов всего человечества.

Ассамблея ценит вашу преданность и вашу храбрость. Ваши усилия будут тем более драгоценны, что любовь к Свободе и Равенству должна стать ужасающей и непобедимой страстью в детях тех, кто под жгучими лучами солнца стонал в рабских цепях. Невозможно, чтобы с таким количеством людей, собравшихся беспрестанно преследовать деспотов и их рабов, Франция очень скоро не стала столицей свободного мира и могилой всех престолов вселенной.