Борис Корнилов - «Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов Страница 48

1934(?)

«У моей, у милой, у прелестной…»

У моей, у милой, у прелестнойна меня управа найдена.Красотой душевной и телеснойиздавна прославилась она.Говорит, ругается:— Ты шалый,я с тобою попаду в беду,если будешь водку пить — пожалуй,не прощу,пожалуй, и уйду.Навсегда тебя я позабуду…Я встаю.В глазах моих темно…— Я не буду водку пить,не буду,перейду на красное вино.

1935(?)

«Вы меня теперь не трогте…»

Вы меня теперь не трогте —мне ни петь,ни плясать —мне осталось только локтикусать.Было весело и пьяно,а теперь я не такой,за четыре океанаулетел мой покой.Шепчут листья на березах:— Нехороший ты,хмельной…Я иду домой —тверезыхобхожу стороной.Пиво горькое на солоде —затопило мой покой…Все хорошие, веселые, —один я плохой.

1935(?)

Люся

(Отрывки из поэмы)

[113]

Отходит поездс грохотом и гулом —известный ненавистник тишины,уже на полкахчемодан с бауломудобно, хорошо размещены.

И ничего на легком сердце, кромеспокойствия.Глаза печаль таят.А на дощатом,узеньком перронешеренгой провожатые стоят.

Жена беречь здоровье наказала,дала фуфайку шерстяную,плед…Еще, наверно, не ушла с вокзала,рукою машет полною вослед.

О, сборы и заботы о супруге —я до сих пор, убейте, не пойму —зачем фуфайки теплые на югеи пледв июле месяцев Крыму?

Вот так всегда.Терпите понемногу,семейную цените дребедень —пекут вам подорожники в дорогу,которые засохнут через день.

И в результате просьбы, и указа,и требований любящей жены —набиты чемоданы до отказа,вы чемоданами окружены.

Проклятье,нетерпение,истома…Вы молча наблюдаете, дрожа,перед отъездом забывая домалюбую половину багажа,как поступилгерой поэмы этой,ворчливо резюмируя: «Каюк!»В защитное, военное одетый,обычный путешественник на юг.

Он гимнастерку снял.Тяжелой, сочнойбыла его суровая рука…Он с проседью серебряной, височной,но, видимо, не старше сорока.

Он успокоился.Вагон качало.Он расстегнул сорочку на груди,и все увидели, что грудь курчава,с боков побольше,меньше посреди.

И в комнатке,в купе четырехместном,в табачном,серо-крашеном дымуон был, пожалуй,самым интересным,но это неизвестно почему.

Обыкновенны были все соседи,включая всех —и дамуи юнца,в неторопливой длительной беседе,которой ни начала, ни конца.

Юнец краснел.Ему мешали руки.

Другой сосед раскладывал кровать.

А дама что ж?Она уже со скукибыла с любым готова флиртовать.

Она и не умела быть иною,все было так с девичества у ней:и волосы, подкрашенные хною,темнее у корней,багровый рот.

………….Как часто яв вагонном коридоре,порой ночами не смыкая глаз,позабывал о радости и горе,раскуривая трубку сотый раз.

Кто завтра мне — поэту и бродяге —постель постелет,приготовит чай?В какой смешнойи новой передрягепридется очутиться невзначай?В любом селенье,на любом привалекаких мы только…(легки дороги…..)любили,ревновали,горевали,лезгинку танцевали,пировали,араку пили,ели шашлыки.

Вот полустанок.Пролетая мимо,я на секунду вижу вдалекебревенчатые избы,клочья дымаи девушку в малиновом платке.Она рукою робкою махнула.Быть может, мне…

……………Погасла сразу лампочка ночнаяи разбудила медленно одних,другие спали, ничего не зная,им снилась жизньдалекая, иная…Прошел по коридору проводник.

Военный, всполошенный шумом этим,вскочил и вспомнил:…поезд……еду в Крым…Был у уборной в очереди третьим,а потерпев немного, и вторым.

Тяжелым телом хвастаясь холеным,он вымылся до пояса.Потомон вытерся везде одеколономи отполировал себя жгутомиз простыни сухой-сухой,махровой,минуты три,а может, больше —шесть…И вышел замечательный,здоровый,блестели зубы,захотелось есть.

О, ветчина, слезящаяся жирно,уже тобой позавтракать пора,на столике разложена обширнотелятина,зернистая икра.

…………………………

1936