Любовь Овсянникова - Шаги по земле Страница 48

И Пасха! Еще продолжался пост, а по дворам уже забивались кабанчики, солились и коптились окорока, изготавливались колбасы, из сдора (нутряного жира) выжаривали смалец, после чего получались вкусные шкварки — готовили скоромные яства для разговения. Ближе к празднику — красили яйца и пекли куличи. Для выпечки куличей папа изготавливал из жести формы разных размеров, и к нам приходили соседки — брать их для своих нужд.

Потом наставала Троица, и мы с сестрой набирали на взгорках настоянных на солнце чабрецов и устилали ими пол в доме. От того чудного лугового аромата, мягкого и прохладного, ночной сон наш становился тихим и спокойным, и мы все чувствовали себя здоровее.

5. Прелести каникул

Школа внесла в годичный распорядок дат и дел свои значительные события и праздники. Весной это были каникулы, сидение с книгой под пригретым окном и чтение в запой. Практически до школы или в начальных классах прочитав М. Рида — почти всего, но особо «Белую перчатку», «В поисках белого бизона», «Всадник без головы»; пенталогию Ф. Купера об индейцах; знаменитую трилогию Ж. Верна о капитане Гранте; Д. Лондона — особенно «Морской волк», «Сердца трех», «Мартин Иден» — эту главную, вершинную приключенческую классику, с жадностью проглотив их навороченные сюжеты, погони и поединки, я вернулась к сказке, находя теперь в ней не схематичность людей и лубочность ситуаций, а богатство человеческих душ, красочные иллюстрации низких и героических поступков, богатство языка. Сказки были как бесхитростные и тем прекрасные картинки, выраженные в словах, как милые фантики первых конфет, снятых с елок. И волновали простотой и непредсказуемостью.

А став чуть старше, уже более осмысленно читала «Птичку певчую» Р. Н. Гюнтекина о скитаниях Фериде, которая раздражала своей глупостью и казалась недостойной счастья. Да и счастье ее не привлекало, мне бы лично не хотелось предосудительной связи с кузеном. Православие такие кровосмесительные браки не благословляет — как я могла ей сочувствовать? Конечно, вопросы становления цивилизованного общества в исламском мире, единственное, чему можно было сочувствовать, мне тогда понятны еще не были. Героиня Ш. Бронте из книги «Джен Эйр» была и ближе, и симпатичнее. Нравилась и «Женщина в белом» У. Коллинз. Это была история о том, что может выдержать женщина и чего может добиться мужчина. Нравились гуманистические идеи о нестяжательстве, преодолении сословных предрассудков, самоценности человека, они казались наиболее справедливыми и вызывали отклик в моей душе. И даже «Здравствуй, грусть» Ф. Саган я прочитала, правда, получила за нее выволочку от мамы и впредь прятала от нее свое чтение. Позже, уже студенткой, я дочитывала последние книги этого ряда, в частности «Немного солнца в холодной воде» Ф. Саган, и, долепливая свои идеалы, со многим не соглашалась. Например, возмущало то, что Жиль считал счастьем полное отсутствие мыслей; что счастливый человек — чаще всего бессовестный человек. Как же можно так однобоко мыслить, будто счастье — это нечто скотское? И если Жиль не знал, что счастью может быть свойственна непреклонная и нежная мудрость, требующая сделать то, что надо сделать, что велит долг, то за что его было любить?

В иные годы сидение у окна внутри дома сменялось сидением под окном на улице — когда конец марта бывал солнечным и под его лучами испарялся снег, еще не тая. Снег с нашего двора начинал сходить от порога, где рядом и находилось кухонное окно. Я осваивала возникший пятачок со своим непременным стулом и книгой. Как ласковы были первые лучи после весеннего солнцеворота, как осторожны!

Обнаженный клочок земли, словно родившейся заново, мягкий и влажный, так что от него вверх струился неощутимый пар, был чист и волнующе ароматен — так пахнут надежды на чудо, на неведомое прекрасное нечто, что уже где-то есть, возникает, только я об этом не знаю, но оно вот-вот явится мне. Я выносила из сарая метлы и подметала отвоеванное у снегов пространство, с каждым разом расширяя его площадь отбрасыванием истонченных слоев белизны дальше на ее почерневшие покрова. И до окончания весенних каникул, когда наступала пора идти в школу, двор очищался аж до колодца, появлялась первая стежка (дорожка от порога дома до сарая была вымощена кирпичами) и вязкой грязи во дворе становилось меньше.

А там, за пределами усадьбы, тоже протаивали тропинки. Люди утаптывали их подсыхающие поверхности, и к концу каникул село покрывалось сетью поблескивающих на солнце, словно гладкий атлас для бантов, выутюженных лент — по ним я шагала в школу уже в туфлях. Новых, потому что нога изменялась и старые на меня не шли. Мне жалко было с ними расставаться, поэтому я приминала их задники и так ходила дома, а мама бранила меня за это и уговаривала отдать кому-то из соседских детей.

Случались годы, когда весна приходила еще раньше и все каникулы я гоняла на толоке взапуски, жгла костры, пекла картошку и поедала с солью, марая лицо сажей — как все дети нашей округи.

Весна продолжалась и после каникул, но странно, что теперь школа не помнилась и не замечалась — главным было происходящее в космосе. А там все шло быстро. Только что я ждала цветения абрикос, как их цветочки уже осыпались, до огорчения стремительно, не дав ими налюбоваться. Им на смену зацветали вишни, предварительно выбросив по два клейких листочка, — весь Славгород укрывался белым туманом, и, мнилось, что при взгляде на него с высоты видны будут только белые лоскутки цветущих вишняков. Все остальное сольется с серым фоном еще раздетой природы. А вслед за вишнями отбрасывали розовый отсвет роскошного цветения яблони, наполняли воздух медовым свечением томные груши.

Обязательно в дни цветения садов с неба падали моросящие осадки, прохладные, как будто небо отгоняло любопытствующих от своих брачных палат. В те же дождливые дни успевали отполыхать снежно-мохнатым пламенем черемухи, опасть на землю мелкой россыпью, оставив воспоминания о себе долго живущим запахом свежести и чистоты — терпким, легким, незабываемым.

И конечно, сирень! Как только заканчивалась полоса дождей — наступала сирень! Уже в тепло, в солнечность выбрасывала она неприметные фиолетовые кисти, зазывая не любоваться ею, а дышать, чтобы кружилась голова, хотелось петь и мечтать, и летать над землей, купаться в волнах неслышимой мелодии любви.

Где-то тут, на грани весны и лета пряностью заливалась бузина, и наступал черед белых акаций, окутываемых гудением пчел. Эти неказистые деревья с кривыми ветвями и корявой покрученной корой, так долго ждущие своей листвы, не жалели сил на цветение. Зато осенью они неистово и щедро зеленели, последними сбрасывали листву, причем вопреки натиску холодов не перекрашивая ее в безжизненную желтизну.