Серена Витале - Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина Страница 49

Вечером 4 ноября гусар Иван Гончаров, младший брат Натальи Николаевны, доставил вызов Пушкина в голландское посольство. Дантес стоял в наряде, поэтому Геккерен, встревоженный при одном упоминании имени Пушкина, вскрыл письмо. Он застыл от страха, когда прочел его, но, собравшись с мыслями, решил, что первое, что ему надлежит сделать, – это соблюсти формальности, предусмотренные кодексом чести. Утром 5 ноября он пошел в дом Пушкина, чтобы принять вызов от имени своего сына, который находился на службе. Поэтому он попросил, чтобы двадцатичетырехчасовой промежуток времени, предусмотренный ритуалом, был удвоен. Эта короткая отсрочка, сказал он, даст и пославшему вызов время более спокойно поразмышлять о своих действиях. Отсрочка была получена.

Утром 6 ноября Пушкин получил короткое письмо от Якоба ван Геккерена с просьбой об еще одной отсрочке дуэли и сообщением о том, что он посетит Пушкина во второй половине дня. Тем временем Жуковского в Царском Селе, где он выполнял свои обязанности наставника наследника престола, неожиданно посетил Иван Гончаров. Молодой Гончаров умолял его от имени сестер и тетки поспешить в Петербург и попытаться отговорить Пушкина от его грозивших бедой планов. Жуковский, прибыв к своему другу, мягко пожурил его, напомнил об обязанностях мужа и отца. Отдает ли он себе отчет в последствиях своих необдуманных действий? Даже если он останется победителем, его ожидает законное наказание. Последует новый долгий период позора. На что будет жить его семья? Стоили ли эти презренные анонимные письма его жизни, будущего его детей, чести его жены? Ведь нетрудно себе представить, какие грязные слухи будут распускать злые языки Петербурга о Наталье Николаевне. Кто тогда отвратит законное негодование царя? Какими аргументами?

Пушкин был молчалив, мрачен. Жуковский продолжал свою бесперспективную миссию, пока не объявили о бароне Геккерене. Тогда он счел благоразумным удалиться. Будучи наедине с поэтом, посланник объяснил, что все еще не сказал своему сыну Жоржу о вызове и сделает это в самый последний момент; он все еще надеется, что Пушкин изменит свое решение, поскольку – ив этом он клялся – Жорж не причинил ни малейшего ущерба его чести. Он говорил о своей огромной привязанности к молодому человеку: Жорж – это все, что ему осталось в его одинокой жизни. Он сказал, что дуэль будет значить полное крушение его надежд, потому что, даже если кавалергард останется в живых, его карьера будет погублена навсегда. «Тронутый волнением и слезами отца», Пушкин согласился на двухнедельную отсрочку, дав слово, что до тех пор он ничего не предпримет и если встретится с Дантесом, то будет вести себя, будто ничего не случилось. Жуковский узнал об отсрочке, вернувшись в дом номер 12 на Мойке. С явным облегчением он пошел навестить графа Виельгорского, а затем князя Вяземского. Поскольку они прожили в Петербурге дольше, чем он, они наверняка могли помочь ему разобраться в этом деле, суть которого все еще казалась туманной и непостижимой.

Днем 6 ноября голландский посланник коротко переговорил с Дантесом в казармах на Шпалерной улице. Он рассказал ему о вызове и двух своих встречах с Пушкиным, убеждая Дантеса терпеливо ждать, пока предпринятые им шаги не дадут результатов. Геккерен сказал, что он не мог праздно стоять и наблюдать, как рушилось все, что он построил ценой столь многих жертв; его собственная дипломатическая карьера серьезно бы пострадала, если бы его приемный сын дрался на дуэли, каков бы ни был ее исход. Пообещав держать Дантеса в курсе событий, он направился в Зимний дворец к Екатерине Ивановне Загряжской, тетке сестер Гончаровых.

Когда Жуковский пришел домой вечером 6 ноября, он нашел письмо от Загряжской с просьбой зайти на следующее утро и обсудить несчастные события. Жуковский не мог спать в эту ночь. Он все думал о тех многих случаях, когда ему приходилось вмешиваться, чтобы привести в чувство мальчика Пушкина (он был шестнадцатью годами старше и все еще думал о Пушкине как о мальчике). Пылкий, импульсивный характер поэта, казалось, непреодолимо влек его на гибельный путь. Двумя годами раньше, когда Пушкину пришла в голову мысль уйти в отставку, Жуковский дал ему подходящую отповедь: «Глупость, досадная, эгоистическая, неизглаголанная глупость!.. Я, право, не понимаю, что с тобою сделалось: ты точно поглупел;, надобно тебе или пожить в желтом доме, или велеть себя хорошенько высечь, чтобы привести кровь в движение». Примерно так же он относился и к этому новому капризу: огорченный и встревоженный, как озабоченный любящий отец. Итак, сложные неподконтрольные события, свидетелями которых мы будем, навалили бремя заботы на плечи двух отцов, делающих все возможное, чтобы спасти их обожаемых приемных сыновей от катастрофы. То были две любви разной природы, но равной силы. Якоб ван Геккерен явно был более ловким из двух отцов – и он был готов на все.

Дантес – Геккерену,

вечер 6 ноября

«Мой дорогой друг, благодарю тебя за две записки, которые ты мне прислал. Они меня немного успокоили, в чем я нуждался, и я пишу тебе эти несколько слов, чтобы вновь повторить тебе, что я полностью отдаю себя в твои руки, что бы ты ни решил; я заранее уверен, что ты лучше меня будешь вести себя во всем этом деле. Боже мой, не желал бы я, чтобы это задело его жену, и я рад, что у нее все в порядке, но это серьезная неосторожность или безумие, это бессмысленно. Напиши мне завтра записку, дай знать, не случилось ли еще что-нибудь за ночь. Ты не написал, видел ли ты у тетки ее сестру, и как ты узнал, что она откровенно призналась насчет писем. Спокойной ночи, целую тебя от всего сердца…

Во всем этом Екатерина показала себя как прекрасный человек, поведение которого достойно восхищения».

Невнятный стиль письма Дантеса (к тому же усиленный беспокойством и спешкой) еще глубже засасывает нас в болото недоумения. Кто был виновен в «серьезной неосторожности или безумии»? «Жена», Наталья Николаевна? Если так, в каком именно безумии? Кто «откровенно признался насчет писем»? «Сестра», которую упоминает Дантес? Какая, Александрина или Екатерина? Какие письма? Случайно не анонимные?

Возможно, нам стоит обуздать воображение и обратиться к более ясному свидетельству. От Вяземского мы знаем, что «эти письма привели к объяснениям супругов

Пушкиных между собой и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерена». Я думаю, что в этот грозный момент Натали рассказала своему мужу, что получала письма от кавалергарда. Муж потребовал предъявить письма, чтобы прочесть, и жена принесла их. Это и было серьезной неосторожностью – или даже безумием. Несколькими днями позже Пушкин предъявил Дантесу обвинение в «глупостях, которые он осмеливался писать» его жене, – глупостях, которые на суде несколько месяцев спустя Дантес назовет «короткими записками, прилагаемыми к книгам и театральным билетам».