Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось Страница 49

Однако не будем преувеличивать заслуги наших революционеров. И круг их был узок, и от народа они были далеки. Даже в Москве многие были только наслышаны о них и никогда живого стилягу не видели. Разве что в кино. В Московском авиационном их и в помине не было. МАИ — институт тружеников, где студент обречен на каторжную работу, чтобы получить стипендию, а ведь ее не хватило бы даже на пару бокалов искрящегося вина в ресторане с любимой. Какие уж тут сумасшедшие буги-вуги, вот танго — другое дело, для этого и вечеринки в складчину достаточно, где можно и потанцевать с приглянувшейся девушкой под патефон.

Как-то вместе с Валей Котелкиной Майя видела в кинотеатре короткометражку, где играли Тамара Носова и Олег Анофриев. Носова — ученица-парикмахерша, Анофриев (вот ведь чудеса, Майя смотрит на экран и еще не знает, что лет через семь вот с этим артистом она будет записывать песню в радиопередаче «С добрым утром», не раз выступит в одном концерте, они станут добрыми друзьями, уважительно относясь к взаимной работе на эстраде) — стиляга с обязательным коком. Взмах ножниц — и срезанный кок летит на пол. Таков был сюжет. Майя с Валей очень смеялись над обиженным стилягой и как настоящие комсомолки одобряли его обидчицу.

Но стиляги сыграли свою, хоть и скромную, роль в отведенном им на несколько лет историческом пространстве. «Зеленопиджачные» сменили цирковую униформу на обычную, цивильную, уже не столь мешковатую, когда двинулся в нашу страну, всегда плохо одетую, ширпотреб производства стран народной демократии — гэдээровские костюмы из ткани с примесью бумаги, ботинки из Чехословакии, голубые рубашки «Дружба» из КНР.

«Москвошвей» тихо предавался анафеме при обсуждении явных достоинств импорта: ткани хоть и похуже, но каков покрой, каков пошив!

И вот тогда же, к концу пятидесятых, когда на эстраде появились новые имена и уже начала поблескивать звездочка Кристалинской, песня начала понемногу принимать «лица необщее выраженье». Интимно-негромкая оставалась во владении Шульженко и Бернеса. О стилягах же постепенно начинали забывать, пресса молчала и вспомнила о них в конце Московского фестиваля, назвав вдруг талантливый оркестр и его дирижера «музыкальными стилягами». Это сегодня пресса может спорить с властями, что считается чуть ли не главным достижением постперестроечной демократии, а тогда она обязана была держать «нос по ветру».

И все же стиляг уже не было. И главная их серьезная пес на — «Венгерское танго» — стала растворяться в других песнях. Возможно, я не прав, но некоторое сходство с «Венгерским танго» мне видится в некогда боготворимой слушателями песне «Мне бесконечно жаль», которую пел только один певец — Иван Шмелев.

Мне бесконечно жальМоих несбывшихся мечтаний,И только боль воспоминанийГнетет меня.Хотел я счастья с тобой найти,Но, очевидно, нам не по пути…

Что-то общее есть в этих двух песнях. Автором «Мне бесконечно жаль» был Александр Цфасман, виртуоз-пианист, композитор, крупнейший наш джазмен (слово «советский» употреблять не хочется, уж слишком явно джаз в СССР выступал в роли вечно гонимого странника). В этих двух песнях джазовое сопровождение играет не последнюю роль, да и стилистика текстов очень близка.

Воздадим должное стилягам. И помянем их сегодня добрым словом.

Вот приблизительно о чем мы говорили с Юрием Николаевичем Безелянским, моим старым другом и коллегой-болельщиком, сидя на пустой трибуне стадиона «Динамо» под занавес дня, который заканчивался футбольным матчем. Уходить не хотелось.

Увлеченные разговором, мы и не заметили, как «посинела». наша южная трибуна — это нагрянули тинейджеры в синих шапочках, обмотанные синими шарфами с эмблемой нашего любимого клуба. И грянул «скандеж» — юнцы довольно мощно и согласованно заорали что-то, ритмично захлопав в ладоши. Это были динамовские фаны, которые приходят на все игры облюбованной команды и готовы устроить драку не без кровопролития с фанами в кашне других цветов. Неприятные соседи, что и говорить. Лучше сесть подальше. Говорят, динамовские фаны повоспитаннее спартаковских, но все равно — зачем лезть в клетку к тигру, даже дрессированному?

Жестокий век с самого его начала, жестокий и в самом конце. Родилось поколение, которое может устроить драку, плясать на крыше автомобиля от счастья при победе своей команды, поджигать лавки и крушить витрины в знак глубокого горя от ее поражения. В Англии, Голландии, Аргентине… К ним приближается и Россия.

Когда мы поднялись и ушли, я подумал о стилягах. И их дуды показались мне самыми шикарными на свете…

Глава седьмая

«Первый шаг»

Как же так случилось, что Майя Кристалинская, бывая в пятьдесят четвертом в ЦДРИ (правда, похоже, не так уж часто, репетиции хора Елизаветы Алексеевны Лобачевой шли не на Пушечной, а в музыкальной школе на Кропоткинской, где ЦДРИ арендовал зал для репетиций своего хора в сто пятьдесят певческих душ), могла пройти мимо такого значительнейшего события в жизни почти тысячи молодых москвичей, истово любящих искусство и не на словах, а на деле умеющих петь, танцевать, читать стихи, сочинять и исполнять куплеты, разыгрывать смешные сценки и еще всякое такое, что называется одним восхитительным и волнующим миллионы словом — «эстрада»? Как могла? Неужели она не видела афиш на московских улицах и вывешенных при входе в ЦДРИ, где напечатано было, что он, Центральный Дом работников искусств СССР, открывает эстрадную студию, благодаря чему становится не просто Домом, а настоящей кузницей — кузницей кадров для всеобщей любимицы советского народа — эстрады. И что отныне в дом на Пушечной будут приходить не только народные и заслуженные артисты — чтобы поужинать после спектакля или концерта в благоухающем на весь дом ресторане, выпить рюмочку коньяку или чашечку кофе в буфете, обмениваясь при этом с соседями по столу последними сплетнями и новостями всегда бурлящей театрально-концертной жизни столицы. Теперь здесь появятся молодые люди со студенческими билетами самых разных институтов Москвы, с заводскими пропусками в кармане, а музыканты, которые придут, будут тоже не «профи» в большинстве своем, а если и «профи» — то будущие.

Оказывается, могла пройти Майя мимо такого события, хотя афиши читала и знала о нем все досконально, примеривая на себя условия конкурсного приема, которые вполне ей подходили в вокальной части.

Но конкурс Майю не страшил — трагедии не случится, если ее не примут, а вот если примут, значит, нужно расстаться с хором и Елизаветой Алексеевной. Как же так? Только пришла в хор, только включилась в репетиции — и до свидания? Хорошо бы, если примут в эстрадную студию, еще остаться при этом в хоре, но где тогда взять время для института? Это как в детском стишке: «Драмкружок, кружок по фото, мне еще и петь охота». Петь-то очень охота, вот и останется Майя в хоре; раз начала — нужно продолжать.