Михаил Дёмин - Блатной (Автобиографический роман) Страница 49

Среди его жертв оказался и Кинто. Три раза садился он напротив татарина — пробовал сразиться с ним, и терпел неудачу, и уходил обобранный до нитки.

Теперь он мечтал о новой схватке.

— Может, фортуна в конце концов улыбнется мне, а? Чем черт не шутит?

— Все, конечно, может быть, — сказал я, — но только при честной игре! А тут дело нечисто. Поверь мне, старик. Хасан не просто играет: он исполняет, бьет наверняка.

— У тебя есть доказательство? — спросил Кинто негромко.

— Н-нет… Так только — догадки.

— Какие же?

— Понимаешь, я за ним давно наблюдаю. И, видит Бог, мне все время кажется, что карты у него кованые.

— Но он же постоянно посылает шестерок на базар — за свежими колодами, — возразил Кинто.

— В этом-то вся и загвоздка, — проговорил я в замешательстве. — Если б он пользовался одной и той же колодой…

— Если бы да кабы, — угрюмо передразнил Кинто, — фантазер ты, вот что я тебе скажу…

Так мы беседовали, лежа с ним у пруда на пологом травянистом откосе.

День понемногу переламывался — клонился к концу. Косые, уже нежаркие лучи прошивали листву. Подувал ветерок. В мутных дебрях сада перекликались блатные. Кто-то там тянул заунывно:

Ой- ей-ей-ей-ей-ей-ей-ей-ей.Нет мне фарту и покоя нет!Только дым костра над головой,Только черный дым да белый свет…Белый свет, белый свет,Я бродил по нему — ну и что ж?

Хасан пришел как обычно, в закатный час, окруженный толпой прихлебателей и шестерок.

Шестерками (так по-блатному называются лакеи) были у него мальчики — четыре смазливых, хорошо раскормленных юнца. Ходили слухи, будто татарин пользуется их услугами не только днем, но и ночью. Что ж, это было похоже на правду! Они безропотно выполняли любое его приказание — старались изо всех сил! Во время игры мальчики сидели за его спиной; пересчитывали и укладывали выигранные тряпки, подносили хозяину вино и фрукты, кипятили на костре чаек. (Хасан был изрядный сноб и любил все делать с комфортом!) Иногда в гареме его возникала смутная возня: мальчики ссорились, перебранивались шепотом… Тогда Хасан поворачивался всем корпусом и медленно, грозно произносил одно только слово:

— Эй!

И тотчас юнцы замолкали, затаивались, трепеща. Взирая на все это, кто-то из урок сказал однажды:

— А ведь бабы им и в подметки не годятся, ей-богу, братцы! Если я когда-нибудь женюсь, то только на педерасте… Буду, по крайней мере, жить с человеком преданным, тихим.

Явившись на пруд, мальчики сразу же занялись делом: развели костер, очистили от мусора место под яблоней. В траве был разостлан простенький коврик. И Хасан уселся на этой подстилке.

Он уселся, скрестив ноги, опершись локтями о колени; с треском вскрыл запечатадную колоду карт и улыбнулся, собрав морщинки у раскосых запухших глаз.

Игра началась!

Вскоре я ушел на вокзал — на работу — и вернулся сюда уже поздней ночью.

Вокруг костра теснились и гудели блатные. Шаткие отсветы пламени скользили по лицам и отражались в пруду… Из толпы, пошатываясь, выбрался Кинто, стал над кромкой воды и выматерился глухо.

— Ну, как? — окликнул я его.

— Ох, не спрашивай, — ответил Кинто. И потом, вороша ладонью волосы, отводя глаза, проговорил с запинкой: — Слушай, Чума, ты мне друг?

— Ну, друг, — сказал я. — Дальше что?

— Понимаешь, какое дело вышло, — пробормотал он. — Я тут слегка запоролся; хотел отыграться, а спустил все. Все как есть! Не только свое, но и…

— И мое тоже?

— Да, брат. Прости. Так уж вышло.

— Но какое же ты имел право? — сказал я, накаляясь.

— Никакого, я сам понимаю. Но теперь все равно ничего уже не попишешь.

— Но золотишко, — спросил я с надеждой, — золотишко-то хоть не тронул?

— Эх, — сказал Кинто, покрутил головой и вздохнул натужно. — Эх, милый…

Я понял: он добрался до моего тайника (он единственный знал о нем!), и это взбесило меня окончательно.

— Что с тобой теперь делать? — процедил я. — Ну, что?

— Что хошь, — поник он, — прости…

— Ну, нет, — сказал я, — этого я не прощу! И ты не кореш мне больше, учти, скотина. — Я задохнулся, глотнул воздух. — Ладно. Потолкуем после. А сейчас я этим Хасаном сам займусь. Я им займусь!

Минуту спустя я уже был возле татарина; он сидел, держа в расставленных пальцах пиалу, прихлебывал чай и отдувался лениво.

— Хочешь проверить талию? — спросил он, скользнув по мне цепким, оценивающим взглядом.

— Хочу, — сказал я.

— Ну, приходи завтра.

— Нет, — сказал я, — сейчас.

— Но уже поздно. Игра кончена.

Я присел на корточки и взглянул в лицо его, в темные, узкие, убегающие зрачки.

— У меня к тебе особый счет. Имей это в виду, Хасан! Если ты сейчас со мной не сядешь…

Он помедлил в раздумье, отер платочком рот и шею, сказал, отставляя пиалу:

— Что ставишь?

— То, что на мне, — сказал я. — Пиджак, брюки, сапоги… Все идет, вплоть до трусов!

— Ну, что ж, — кивнул он, — три партии. Согласен?

— Согласен, — проговорил я, дыша хрипло и коротко, — на все согласен! И учти: обыграю тебя — зарежу!

— А если проиграешь? — дернул углом рта Хасан.

— Тогда душа с меня вон…

— Запомните, урки, его слова, — сказал Хасан, озираясь. — Запомните!

Потом передал мне колоду. И коротко бросил:

— Мечи!

Ох, зачем я полез в эту игру? Затея моя была безнадежной, бессмысленной. Все, что я делал и говорил в этот вечер, все было до крайности нелепым. Я понимал это, но справиться с собой уже не мог. Я весь был во власти гнева. И ослепленный, задыхающийся, не заметил даже — когда и как кончилась последняя партия.

Вдруг стало тихо. Сгрудившиеся вокруг нас люди примолкли выжидающе. И тогда раздался высокий, скрипучий голос Хасана:

— Ваша карта бита! Позвольте получить!

Угрюмо — при общем молчании — снял я пиджак. Достал из-за голенища финский нож, положил его рядом, в траву, и начал стаскивать сапоги.

Хасан сейчас же сказал, указывая глазами на нож:

— Дай-ка сюда это перышко!

— Зачем? — возразил я. — С какой стати?

— Ты что, — удивился он, — забыл уговор?

Подняв лицо, обращаясь к толпе, Хасан проговорил с ухмылкой:

— Напомните, братцы, какие были условия?

— Да чего тут толковать-то? — услужливо склонился кто-то, — условия ясные… Все — вплоть до трусов!

— Так, — кивнул татарин и посмотрел на меня пристально. — Слышал?

— Слышал.

— Ну, так плати. Все плати! Полностью! Пощады тебе нет. Понял?