Юрий Гавриков - Че Гевара. Последний романтик революции Страница 49

Пленные, собранные в большом спортивном зале, были показаны всей стране по телевидению во время суда над ними. Принимавший участие в этой акции Э. Гевара увидел среди них негра и обратился к нему:

— Отдаешь себе отчет, в какую компанию ты попал? Ты знаешь, что 800 человек из них (показывает на пленных) или их родители владели огромными богатствами на Кубе? А чем владел ты?!

— Ничем, команданте.

— Может быть, ты был членом аристократического клуба «Наутико» или играл в «Гольф-клубе»? Забыл, как подобных тебе не пускали даже в приличный бассейн?

— Вы правы, команданте...

— Ты еще меньше их заслуживаешь снисхождения...

— Я знаю, команданте... — потупил голову пленный.

Дальнейшая судьба наемников уже известна читателю — они, по предложению Че Гевары, были обменены в США на тракторы.

Победа у Плайя-Хирон имела особое значение не только для Кубы, но и для всей Латинской Америки: миф о всесилии североамериканцев был развеян...

Кубинцы получили передышку (как станет известно позднее, всего на полтора года), да и то относительную, для дальнейших преобразований в стране. Но теперь они — более решительные и радикальные. Если в результате первой аграрной реформы 1959 года государственный (общественный) сектор охватывал 41 процент всей сельскохозяйственной площади и около 80 процентов промышленного производства, то в 1965 году (в том числе и благодаря второй аграрной реформе 1963 года) упомянутый сектор стал господствующим во всей экономике. Был ликвидирован слой сельской буржуазии и сосредоточено в общественной собственности более 60% земли. Бывшие батраки, арендаторы и безземельные крестьяне получили землю. На месте сахарных и скотоводческих латифундий возник обширный государственный сектор в виде народных имений (в последующие годы этот сектор стал охватывать все промышленное производство и около 70% сельскохозяйственной площади[242]).

На столь быстрые темпы преобразований, безусловно, не желая того, влияли и те, кто противостоял им. Об этом говорилось в тексте закона (под редакцией Э. Гевары) от 23 октября 1960 года:

«Многие крупные частные предприятия страны не желают перестраивать свою работу в соответствии с целями и задачами революционных преобразований экономики и проводят политику, противоречащую интересам революции и экономического развития. Это с полной очевидностью проявляется в саботаже производства, изъятии капиталов без последующего их вложения, в злоупотреблении государственными кредитами, в то время как собственный оборотный капитал... переводится за границу...»[243]. Недвусмысленно по этому поводу (хотя и несколько цинично) говорил тогда советский руководитель Н.С. Хрущев:

«Нет, Фидель Кастро не коммунист... По если Соединенные Штаты еще немного «постараются», то они сделают его коммунистом»[244].

Как бы вторя советскому лидеру, Че в те дни заявил журналистам:

«Может быть, они (американцы. — Ю.Г.) будут нападать на нас, Фиделя. Рауля и меня, как на коммунистов, каковыми они считают нас, но вряд ли им удастся покончить с нами, приняв за дураков»[245].

На наш взгляд, очень точной дефиницией здесь может стать меткое наблюдение французского философа и публициста Жана Поля Сартра:

«В Париже я спрашивал у многих приезжавших к нам кубинцев, но не мог понять, почему они избегали прямого ответа на мой вопрос, намерена ли Кубинская революция строить социализм или нет. Но дело в том, что оригинальность этой революции состоит именно в том, чтобы делать только то, что нужно стране, и при этом не пытаясь предварительно подгонять сделанное под идеологические клише» (подчеркнуто мною. — Ю.Г.)[246].

Мы уже упоминали о проблеме с финансами. Чтобы решить ее, еще до сражения на Плайя-Хирон Совет министров назначил Эрнесто Че Гевару директором Национального банка Кубы с полномочиями министра финансов страны. На этом посту он пробыл всего четыре месяца до своего назначения министром вновь созданного министерства промышленности.

Но и за этот короткий срок он сумел превратить, банк из инструмента в руках буржуазии в важнейший экономический орган на службе у нового государства. Это назначение было произведено не в силу каких-либо особых знаний Гевары в области финансов, а с учетом огромной важности этого ключевого поста, который можно было доверить далеко не каждому из революционеров. Несколько примитивно этот факт отобразил уже известный читателям американский журналист Херберт Мэтью:

«Это был весьма логичный шаг Фиделя. Че ничего не знал о банковском деле, но для этой должности лидеру нужен был надежный революционер, а где взять банкиров-революционеров?..»[247].

Но совсем «несерьезно» рассказывал в кругу друзей про это назначение сам Гевара (мне об этом говорил К.Р. Родригес. — Ю.Г.):

«Фидель собрал своих соратников и спросил, кто из нас экономист. Учитывая его шутливый тон, я поднял руку. Он сделался серьезным и спросил: «С каких это пор ты экономист?» Чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре, я ответил: «Мне послышалось, что ты спрашиваешь, кто из нас — коммунист». «Это тоже неплохо, — в тон мне заметил главнокомандующий и заключил: — Вот мы тебя, экономист-коммунист, и назначим главным банкиром Кубы!»

И Че стал действовать как заправский, опытный финансист: пока еще не было экономической блокады США, перевел золотые и валютные резервы Кубы из американских в швейцарские банки, получил в странах социализма 100 миллионов кредита на строительство предприятий легкой промышленности.

Правда, наряду с указанными, Гевара принимает и некоторые «необычные» решения. Например, на первом же заседании правления он предлагает сократить оклад ему, президенту банка, с 4 тысяч долларов до 1200. Свое предложение он мотивирует тем, что 1200 долларов (или песо, т.к. курс тогда был 1:1) — вполне приличный оклад, и тем более для него, получающего еще жалованье майора (команданте) в армии[248].

К разряду «необычных» можно отнести и его решение подписывать новые кубинские деньги не своей фамилией, а прозвищем — Че.

Меньше всего, конечно, Гевару волновали проблемы банковского протокола (который, по воспоминаниям старых сотрудников, был столь же строгим, как в президентском дворце). Вот как описывает кабинет Гевары в банке его гватемальский друг Эль Патохо:

«Кабинет был огромный, перед входом на этаже сидел охранник-«барбудо» (бородач. — Ю.Г.). Около стола Че на полу стоял автомат, сам хозяин кабинета сидел в камуфляже (позднее — просто в военной форме) и порою не снимая своего знаменитого берета. В баре вместо былых виски и «Бакарди» — зеленый чай «матэ» (излюбленный напиток аргентинцев и уругвайцев — Ю.Г.). Наиболее вылощенным посетителям, открывая дверцу бара, Че говорил с лукавым видом: «Чашечку горького?» В случае согласия засыпал матэ в термос с кипятком, который явно демонстративно ставил на лежавшие на столе бумаги. Правда, в целом на столе всегда был идеальный порядок, который ему помогала поддерживать жена Алеида. На мой вопрос, почему не какой-нибудь секретарь, Эрнесто сказал: «Знаешь, брат, кубинцы — славные ребята, но помимо громкой и небрежной манеры разговаривать, у них есть еще один недостаток: они терпеть не могут иметь вещи в порядке, испытывают особое пристрастие к «кавардаку» (для читабельности я перевел это слово так. — Ю.Г.)[249].