Павел Фокин - Чехов без глянца Страница 49

Понятно, что и литературные связи А. П., которые с каждым годом расширялись, были главным обра­зом в Петербурге. Там, а не в Москве был впервые замечен и признан его талант. Гам издавались его книги, а журналы наперебой звали его к себе со­трудничать. Да даже и раньше того момента, когда был замечен его талант, в Петербурге, в лейки неких «Осколках» и в «Петербургской газете», главным об­разом помещались его рассказы, и оттуда шли пер­вые скромные заработки.

Словом, если Москва дала ему медицинские позна­ния и сделала его врачом, то восприемником его литературной карьеры был Петербург. И, сколько мне помнится, в Петербург он всегда ездил с удовольствием. В Москве у него шла посто­янная, напряженная работа. Даже в Мелихове, ко­торое он любил, как птица любит ею самой свитое гнездо, он не был избавлен от всегдашней заботы о средствах к жизни. В Петербург же он приезжал как будто на гастроли.

Здесь были люди, у которых он мог считать себя как дома. С семейством А. С. Суворина он был в прекрасных отношениях, и там для него был все­гда готов «и стол и дом».

Правда, он не особенно любил там останавливать­ся, но это происходило не от недостатка любезнос­ти со стороны хозяев или недоверия с его стороны, а просто от желания не стеснять ни других, ни себя. Быть кому-нибудь обязанным без уверенности в том, что он сможет отплатить, было для него настоящим пугалом. И если он иногда останавливался в гости­нице, то это вызывалось не необходимостью, а его капризом.

В самом же Петербурге он был, что называется, нарасхват. Всюду его звали, всем хотелось видеть его своим гостем. Литературных приятелей у него было множество, со всеми надо было посидеть, поболтать, распить бутылку вина. А кроме того, наполняли время и литературные дела, так как круг его литературных отношений расширился.

И петербургский образ жизни был совсем иной, более подходящий к его вкусам, чем московский, и менее для него вредный. Петербуржцы — домосе­ды по преимуществу. Московская трактирность им не по нутру. И потому тут жизнь проходит спокой­нее и здоровее.

Он всегда говорил, что в Петербурге у него голова как-то яснее, чем в Москве. Это понятно. Когда люди спрашивают другу друга: где мы встретимся вечером? - в Петербурге это значит: я к вам при­еду или вы ко мне? Когда такой же вопрос задают в Москве, это значит: в «Эрмитаже», в «Метропо­ле», в «Праге» или у «Яра»?

И в этом отношении Петербург был благоприятен для его здоровья. Здесь он и спать ложился рань­ше, и нервы его были спокойнее. И, конечно, он давно оставил бы Москву и ста,! бы жить в Петербурге, если бы не убийственный для его легких климат нашей северной столицы. Эта вечная сыросгь, постоянные неожиданные смены тепла холодом и холода теплом, ветры — все это для него было переносимо только в самой небольшой дозе. И он, под личиной постоянного бронхита все­гда подозревавший прятавшуюся за ним свою бо­лезнь, стремился в этот город и боялся его.

Владимир Алексеевич Тихонов (1857-1914), драма­тург, прозаик:

В 1891 году; 5 января, т. е. в Крещенский сочель­ник, вечером, в квартире 11етра Петровича Гнедича

собрались гости. В числе их был и незабвенный Ан­тон Павлович Чехов. Благодаря ли его присутст­вию, или все были в ударе, но вечер и зачался и шел необычайно весело. Художник С. С. Соломко устро­ил «Китайские тени», в которых в комическом ви­де изображались все присутствующие, импровизи­ровались маленькие сценки, читали стихи, пелись куплеты, И все это как будто делалось для того, что­бы повеселить нашего милого, дорогого москов­ского гостя Антона Павловича. Радушные хозяе­ва, и без того известные своим хлебосольством, в этот вечер, кажется, превзошли самих себя, и ве­чер так далеко затянулся за полночь, что, когда мы, наиболее засидевшиеся гости, т. е. А. П. Чехов, Вас. Ив. Немирович-Данченко и я, выходили от них, шел уже шестой час утра. Антон Павлович был в необычайно радостном на­строении духа. Прощаясь с супругами Гнедич, он, улыбаясь своей чарующей улыбкой, между про­чим, говорил, что никогда не забудет вечера 5-го января и каждый год в этот день будет приезжать к ним в гости в Петербург.

— А мы, — в ответ ему сказала Ольга Андреевна Гнедич, — каждый год в этот день будем устраивать такую же вечеринку в честь вашего посещения. Квартира Гнедичей помещалась на Сергиевской улице, недалеко от Сергиевского собора, где в это время шло богослужение по случаю наступившего праздника. И не помню, кому из нас троих — чуть ли не Антону Павловичу — пришла мысль зайти ту­да. И мы зашли.

После шумного вечера тихая и торжественная служ­ба произвела на нас какое-то особое мягкое, умиро­творяющее впечатление. Но в храме было тесно и душно, и Вас. Ив. Немирович-Данченко предложи.'] нам отправиться в Исаакиевский собор. И вот мы, все трое, на одном извозчике, поехали с Сергиев-

ской на Исаакиевскую площадь. У Исаакия было про­сторно, но как-то темно и даже пустынно. И вскоре Вас. Ив. Немирович-Данченко, простившись, поки­нул нас и отправился к себе домой в гостиницу «Анг­лию», что как раз наискось от Исаакиевского собора. Л мы с Антоном Павловичем тихо заговорили о кра­соте храма.

— А бывали ли вы когда-нибудь в Смольном собо­ре? — спросил я его.

— Нет, не бывал, — ответил он.

— Так поедем туда, и вы увидите самый красивый храм в России, — предложил я.

— Поедемте, — согласился Антон Павлович.

И мы опять, на этот раз уже вдвоем, поплелись че­рез весь Петербург от Исаакия к Смольному. Но ко­гда мы прибыли туда, служба уже подходила к концу и нам пришлось простоять в храме не более трех-че- тырех минут.

— Ну, а теперь ко мне чай пить! — сказал я. Чехов посмотрел на часы: было уже четверт ь седь­мого. Я жил на Шпалерной, близехонько от Смоль­ного. И этот конец мы прошли пешком.

А через полчаса, сидя за самоваром, Антон Павло­вич вдрут сказал:

— Однако, господа петербуржцы, что же вы со мной делаете? 11емирович повез меня к Исаакию, потому что сам живет около Исаакия, а вы — к Смольному, потому что у Смольного! Ловко! — и рассмеялся сво­им тихим чистым смехом.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. П. Чеховой. Пе­тербург, 14 января 1891 г.:

Я утомлен, как балерина после пяти действий и вось­ми картин. Обеды, письма, на которые лень отве­чать, разговоры и всякая чепуха. Сейчас надо ехать обедать на Васильевский остров, а мне скучно, и надо работать. Поживу еще три дня, посмотрю, если 239

балет будет продолжаться, то уеду домой или к Ива­ну в Судорогу.

Меня окружает густая атмосфера злого чувства, край­не неопределенного и д ля меня непонятного. Меня кормят обедами и поют мне пошлые дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. За что? Черт их знает. Если бы я застрелился, то доставил бы этим большое удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей. И как мелко выражают свое мелкое чувство! Бурении ругает меня в фельетоне, хотя ни­где не принято рутать в газетах своих же сотрудни­ков; Маслов (Бежецкий) не ходит к Сувориным обе­дать; Щеглов рассказывает все ходящие про меня сплетни и т. д. Все это ужасно глупо и скучно. Не лю­ди, а какая-то плесень.