Владимир Ермолаев - Слово о полку Бурановом… Рассказы очевидца Страница 49

Прямое подчинение Москве, а не полигону, а Москва далеко, связь кривая-ненадежная. Тишина, безлюдье, грибы…

Рай! Какие к бесу Канары и Мальдивы?

А когда приезжают экипажи, то всегда можно найти повод пройти мимо них с умным видом, с прибором в руках или документацией под мышкой и, поймав момент, попросить автограф. Опять же, находясь «при деле», присутствовать при суете цвета нации — космонавтов, Генеральных, Министров, генералов, медиков, корреспондентов и иностранцев. А потом в гаражах за бухлом небрежно так, нехотя, мимоходом рассказать мужикам об эпизодах жизни этого цвета. Каким пальцем командир экипажа ковыряет в носу, как громко пердит зам. министра, как невпопад икает генерал после вчерашнего, как долго не могли начать совещание по причине отсутствия члена госкомиссии. Одновременно при этом отсутствовала и кардиологическая сестра. Почему-то… А на совещании он тут же заснул, а она не могла сосредоточиться…

Подробности такого «совсекретного» свойства имели неописуемый авторитет. Тем более, что в начале и в конце рассказа звучала фраза «мужики, ну это между нами…» . Ага, за гаражным буханием, да вечерком жене после засовывания… Ага… Между нами… А жены назавтра в очереди на молочной кухне… Между нами…

Но поскольку космонавты не каждый день живут на 18-й, то и служба там — круче нету на Земле. Тебе платят за секретность, за вредность, за удаленность, за всякую прочую… А приходишь из Средней Азии в Россию пешком за 15 минут и — «ежедневное обслуживание техники». Свежего огурца с грядочки — о-па… Гут! Оф кос! Нештяк ! Лафа!

А когда московское приезжающее начальство оценило этот уникальный природно-медицинский комплекс применительно для своей «предполетной», а особенно «послеполетной реабилитации», и при этом штатный состав пл.18 обязан был НЕ появляться на службе дней так 3-5, а то и неделю, кроме дежурного электрика, сантехника и наряда КПП… Не лафа, нет?

«… Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» Эту песню написал поэт-песенник, побывавший видимо на пл. 18.

Космический задор, инициатива, энтузиазм, риск, инженерный авантюризм, рванье рубахи на себе — то, что было в начале 60-х годах под личным руководством и на личном примере Королева — постепенно стал перерождаться в особый стиль жизни. Редкий, непривычный, непонятный всем остальным жителям страны. За исключением жителей всяких Арзамасов-ХХХ, Челябинсков-ХХХ, Красноярсков-ХХХ и прочих Верхнезаборсков, Дальнезасунсков, Недоезжансков и Непонятнинсков…

Стиль этот сложно объяснить, но попробуем хотя бы описать.

Инженер-испытатель работает на технике. Это понятно. Но техника сложноватистая, ломатистая, хероватистая. Комплектующие, ЗИП — полупустой, половина ЗИПа — ненужный хлам, а то, что нужно — в ЗИП не дают. Почему-то… Документация хоть и свежая, но ее вряд ли кто внимательно читал из тех, кто ее же и сочинял-разрабатывал.

Система должна работать! Любой ценой! Вне зависимости от! Несмотря на! Это был запал королевских-бериевских времен.

Этот запал остался у стариков, передавался новому поколению лейтенантов вместе с подзатыльниками. Это запал заставлял офицера самостоятельно, порой подручными средствами ремонтировать, «шлифовать» свою технику, даже если следующий пуск будет в другой жизни. Ну должна она сиять — и все тут!

— Ну, Михалыч, давай еще по одной, за …

— Не… Пойду гидродомкрат переберу, течет там масло у меня…

— Да ну его к Ебштейну! Пусть его Общемаш перебирает! Ты тут при чем? Давай хлопнем по рюмахе…

— Не… Пойду… Перебрать надо-ть…

— Да кому это надо?

— МНЕ…

Вот последнюю фразу ежели кто не понял сразу, то не поймет никогда. Это такая энтропийная контрантропогенная иррациональность. Не понятно? Ну не знаю, шо еще сказать… Еп тыть…

Что двигало людей на общение с железом при температуре 42 в тени? Когда к стартовому железу прикоснуться рукой было ФИЗИЧЕСКИ и БИОЛОГИЧЕСКИ невозможно? Хрен его знает…

Усложнение техники постепенно привело к необходимости постоянного ее ремонта, наладки, доработок прямо на полигоне силами и средствами предприятий — разработчиков, изготовителей, монтажников. А как посадить гражданских если не на постоянное пребывание на полигоне (нашли дураков, ага…) , то хотя бы на «длительные» командировки. На полгода, год?

Ну как… Понятно. Надо дать гражданским бабла. Да побольше. А там, на «большой земле» сохранить все зарплаты, очереди на пряники, дефициты и прочие путевки в Ялту. И гражданские специалисты прикинули. И стали жить в городе вместе с офицерами в этих же домах, а не в гостиницах-бараках, ездить на площадки в тех же мотовозах. Но не долго. Ездить на площадки лучше на своем автобусе. Инструмент, приборы возить с собой. Причем не обязательно «туда» , на площадку. Можно и со старта или МИКа что-нибудь «привезти»… Мало ли ценного и нужного добра валяется на этих площадках…

А приезжая в свою Москву, Питер и прочие Старые Переперделки раз в полгода на продление командировки, почему-то покупались детям новые «Жигули», кооперативные квартиры и такие же самые польско-югославские сапоги-стенки-унитазы… Ну а как? Хата в Ленинске — даром, служебная потому что, спецодежда, жратва, спирт — служебное. Бабло за длительные командировки с учетом всех коэффициентов — немалое, но тратить его на что? Красота! Еп-ть… Вот тут-то и можно пообщаться с Иваном-трактористом за жизнь. И померяться — чего у кого больше…

Вот такой вот Большой Каньон (штат Колорадо) стал прорезаться в монолитной казалось бы «космической группировке советских войск» (штатной и не штатной) г. Ленинска к концу 70-х — началу 80-х годов. К тому времени посчитать народонаселение города было уже невозможно, поэтому прикидочно-примерно оно составляло 300 — 350 тысяч душ постоянного и переменного состава…

Секретность, экспансивность, задор и гордость вышли на какой-то постоянный уровень, Даже не вышли, а опустились… Москва продолжала заниматься городом, Военторг едва успевал принимать эшелоны со жратвой, шмотьем и мебелью . В город регулярно прибывали составы с «Жигулями» и «Запрожцами». Люди стали покупать кондиционеры, магнитофоны, слушать «Битлз», Высоцкого и всякую прочую Окуджаву. Подросшее поколение детей как бы «удвоило» взрослое население, возникла «молодежь» с ее проблемами (типа «любовь»)…

Город зажил как и все остальные советские города, имея кучу преимуществ, которые перевешивались единственным стратегическим недостатком — все было временным, СЛУЖЕБНЫМ. Детство, молодость, зрелость, проблемы (типа «любовь»), квартиры, гаражи — все было служебным, НЕ НАВСЕГДА… Город стал громоздким, сложным, проходным двором. Длина дворовой тропинки — жизнь. Причем вход в этот двор назывался «Молодость», выхода было два — «Неудача» и «Богатство». Третий выход — «Уважение и почет» кто-то заколотил мощными досками. При этом многие, которые из боевых, подходили именно к этой, третьей двери, поскольку две первые ну никак не устраивали. Пытались ее перелезть, падали на той стороне как придется и всю оставшуюся жизнь помалкивали.