Татьяна Мюллер-Кочеткова - Сплетение судеб, лет, событий Страница 5

Поражало все: великолепная Ратушная площадь с затейливым Домом Черноголовых и большой статуей легендарного Роланда, высокие шпили церквей с петушками, внушительных размеров собор, мощная Пороховая башня у границы Старого города…

Много лет спустя я прочла воспоминания французского режиссера Армана Домерга о Риге. Он был здесь в октябре 1808 года с актерской труппой, направлявшейся из Германии в Петербург. Она застряла в Риге из-за финансовых неурядиц, вскоре улаженных русским губернатором, и во время вынужденного простоя труппа знакомилась с городом. Среди щегольски одетых французских актеров и актрис, веселой, шумной толпой гулявших в те октябрьские дни по улицам и набережным Риги, привлекая всеобщее внимание, была и молодая актриса Мелани, высокая, изящная блондинка с голубыми глазами, в которую был страстно влюблен Анри Бейль – будущий писатель Стендаль, автор знаменитых романов «Красное и черное» и «Пармская обитель». Я выяснила это в 60-х годах, когда изучала детали биографии и творчества этого французского писателя и карьеру его подруги в России.

Вот что писал о Риге в своих воспоминаниях режиссер Домерг: «Выгодное местоположение этого города, его необъятная торговля, превращающая его как бы в склад изделий из всей Европы, его великолепные набережные… – все это давало повод для самых интересных наблюдений».

Почти то же самое можно было бы сказать о Риге и в 1936 году. Знакомясь с городом, я гуляла по набережной широкой полноводной реки Даугава, впадающей в Рижский залив Балтийского моря. Ее устье образует отличный порт, куда могут войти даже очень крупные суда.

К набережной примыкает Старый город (его изумительная панорама особенно хорошо обозрима с противоположного берега Даугавы), а также богатый разнообразными продуктами Центральный рынок с огромными павильонами.

У меня разбегались глаза, когда я проходила по рядам и павильонам этого многолюдного рынка, мимо красочных прилавков со всевозможными продуктовыми товарами, среди которых меня особенно привлекали восточные сладости и южные фрукты. Но, увы, у меня не было денег, и я зареклась впредь сюда никогда не приходить. Я ограничилась посещением маленьких магазинов, где я покупала себе только самое необходимое.

Однако вернусь к Арману Домергу, писавшему в своих воспоминаниях, что в Риге «чужеземцу… бросается в глаза смешение сотни различных народов, привлеченных сюда выгодой…»

В этих словах еще слышен отзвук былой славы Риги, с конца 13-го века входившей в Ганзу – знаменитую лигу таких торговых городов, как Гамбург, Любек, Берген и другие, просуществовавшую несколько веков. Вместе с тем, в них отражается очень важная и характерная, на мой взгляд, черта Риги, в той или иной мере сохранившаяся до 30-х годов 20-го века: открытость миру.

Свое значение главного портового города Балтики Рига сохраняла на протяжении нескольких столетий, хотя власти здесь менялись неоднократно: поляки, шведы, Русская Империя (в феврале 1744 года Елизавета Петровна, дочь Петра Первого, распорядилась о торжественной встрече в Риге двух немецких принцесс: будущей Екатерины Второй и ее матери).

Первая мировая война сильно сократила численность населения Риги, но в 20-е и 30-е годы город еще отличался многообразием экономических, торговых, дипломатических и других связей и интересов, привлекавших сюда много людей из разных стран. В Риге, например, начиная с 1922 года находилась резиденция Чрезвычайного и Полномочного Посланника США в Прибалтике.

Многие рижане отправлялись за границу для получения образования и профессии, а богатые люди – для лечения и отдыха.

Среди моих знакомых в Риге была семья, отнюдь не богатая, дети которой учились в Англии (впоследствии они стали отличными преподавателями Латвийского университета). Рижанин, инженер ткацкой фабрики, получил свою профессию в Бельгии. С его женой – бельгийкой, преподававшей в Риге французский язык, интересной, темпераментной женщиной и прекрасным преподавателем, я общалась в течение многих лет.

Способные молодые люди из еврейской общины Риги уезжали учиться за границу не только потому, что некоторые специальности (в частности, филологические, медицинские), в то время было принято получать за рубежом – в Англии, Франции, Швейцарии, Австрии и других странах, но также и потому, что в рижском университете существовала негласная квота для евреев, ограничивавшая количество студентов этой национальности.

Различные национальные общины Риги, в том числе еврейская, имели свои школы и культурные учреждения. Я уже упомянула Рижский еврейский театр и русские театры.

Здесь был и французский лицей с преподавателями-французами.

Когда я приехала в Ригу, в обиходе было несколько языков: латышский, немецкий, русский. Многие жители разговаривали также на польском или литовском, а среди евреев – на идиш. Это было естественным, веками сложившимся явлением.

Еще перед отъездом из Лиепаи мне дали несколько адресов рижан, которые могли бы мне помочь устроиться, найти работу. Среди них была Иоганна Исидоровна Лихтер, учительница. Ее сын Воля (Вульф) состоял в подпольной организации «Дарба Яунатне». Он работал слесарем на велосипедном заводе, и в свои 24 года уже успел отсидеть два года в тюрьме за политическую деятельность. Зная латышский, немецкий и русский, он в тюрьме выучил еще английский и эсперанто.

Попал же он за решетку за то, что боролся за права, считающиеся во всех демократических странах общепринятыми: право на нормированный рабочий день, на оплаченный отпуск, пособие по безработице, право на забастовки… Даже если они были официально признанными, эти права весьма часто нарушались, особенно после прихода к власти Карлиса Улманиса.

Воля сыграл в моей жизни в Риге немалую роль. Он взял надо мной шефство и как бы стал моим вторым старшим братом. Он помог мне найти пристанище и начал обучать меня русскому языку. Среднего роста, слегка скуластый, курносый молодой мужчина, с высоким лбом и мечтательными серыми глазами, Воля Лихтер производил впечатление серьезного и интеллигентного человека. Он умел разговаривать с людьми и сразу же располагал их к себе. Я тоже почувствовала к нему полное доверие, когда познакомилась с ним, и очень охотно с ним общалась.

Моим первым пристанищем в Риге был небольшой парикмахерский салон на улице Бривибас (Свободы). Его хозяйка, очень милая молодая женщина, любезно согласилась приютить меня в своей комнате, примыкавшей к салону. Она спала на кровати, я – на маленьком диване. До начала рабочего дня и после его окончания мне позволялось читать у большого окна салона, за столиком маникюрши.

Воля часто заходил сюда после работы, и за этим же столиком мы занимались русским языком. Я быстро усвоила русский алфавит и вскоре уже начала читать простые тексты.

Иногда к хозяйке приходил кавалер, и тогда волей-неволей я читала за столиком маникюрши до поздней ночи немецкие переводы Рабиндраната Тагора (мне очень нравилась его поэтическая книга «Садовник»), Достоевского, Чехова, Мопассана и других писателей.

Я нашла работу на консервной фабрике, где раскрашивали банки для рыбных консервов. В цехе было очень сыро и, главное, сильно пахло ацетоном. Этот запах буквально отравлял меня, и через пару месяцев я была вынуждена искать другую работу.

Среди моих знакомых в Риге была дальняя родственница, Юдит, молодая и приятная женщина. Она была замужем за очень богатым коммерсантом, намного старше ее. Они ежегодно ездили в Карлсбад (Карловы Вары), где он надеялся вернуть былые силы, но, по-видимому, из этого ничего не получалось – детей у них не было. Юдит подыскала мне у своих знакомим заказы на починку или переделку одежды. Но наше общении вскоре прекратилось: мне претило приходить в богатые дома в качестве работницы-портнихи, тем более – чувствовать себя бедной родственницей.

Вскоре я нашла работу у известной в Риге портнихи, правда, малооплачиваемую и не постоянную. Здесь я занималась тем же обметыванием швов и пришиванием пуговиц и кнопок, с чего началось мое обучение у лиепайской портнихи.

Тем временем хозяйка парикмахерского салона решила уехать в Южную Африку, где у нее были родственники. Я начала искать комнату, которая была бы мне по средствам, и после долгих поисков нашла такую на улице Марияс.

Тогда в Латвии люди еще не жили в коммунальных квартирах, и хозяева сдавали комнаты, только если они нуждались в деньгах, или если они содержали пансионы. В любом случае жильцы должны были быть надежными плательщиками. Я же, в свои 16 лет, не производила такого впечатления.

На верхней части фасада дома, где согласились мне сдать комнату, крупными буквами на латышском языке красовалось изречение «Мой дом – моя крепость» (оно еще было там совсем недавно, в мой последний приезд в Ригу). Вручив хозяйке задаток – 10 лат, огромную для меня сумму, я начала мыть комнату и стоявшую в ней железную кровать, как вдруг, о ужас! из всех щелей цепочками поползли клопы… Представив себе, как они полезут на меня по ночам, я схватила свои вещи и оставила клопам их крепость, даже не заикнувшись о задатке. До этого я никогда не видела клопов, и не знала, что они не только ползут, но и зверски кусают.