Игорь Суриков - Восемьдесят два года жизни в России Страница 5

Летом 1954 г. я работал в Старом Петергофе по теме диссертации. Получил данные, которые попытался интерпретировать в духе роли изменяемых условий среды в определении признака самофертильности. Именно так я сделал свой первый отчет о проделанной работе на кафедре. В июле-августе мы вчетвером, отец, мать, я и Олег ездили в путешествие на купленном на деньги, вырученные за нашу дачу в Зеленогорске, Москвиче по маршруту Ленинград-Луга-Псков-Пушкинские Горы-Харьков-Ялта и обратно Москва-Торжок-Ленинград. 24 февраля 1955 г. в клинике Отто на Васильевском острове у нас с Кирой родилась дочь Оля.

Опыты 1955 г. убедили меня в возможности объяснения полученных ранее данных нечистотой изоляции колосьев ржи. Это сначала повергло меня в уныние, но потом я стал нащупывать реальные подходы к теме по самофертильности. В это время начался мой поворот к настоящей генетике. Я помню, как мучился над рефератами по генетике в Реферативном журнале, не понимая их. Однако после штудирования «Курса генетики» Синнота и Денна, который дал мне доцент Федоров (он сохранил эту книгу, как и ряд других, в период, когда это было небезопасно), а также других книг и статей, стал понемногу разбираться в генетике. Позднее я даже стал внештатным референтом Реферативного журнала. Возможно, что некоторую роль в моем повороте к генетике сыграл приход на кафедру генетики и селекции на место Турбина профессора М. С. Навашина. Турбин перешел в Минск, где был избран академиком АН БССР и назначен директором нового Института биологии. Меня Турбин оформил аспирантом кафедры генетики и дарвинизма Белорусского Университета, хотя фактически я оставался жить и работать в Ленинграде. Летом мы всей семьей снимали дачу в поселке Мартышкино, рядом со Старым Петергофом под Ленинградом.

В начале 1956 года я познакомился в Ленинградском Университете близко со студентом А. С. Юдиным и через него с группой, занимающейся самостоятельно, но с помощью Федорова, настоящей генетикой. Я участвовал в постановке генетических задач на дрозофиле, в переводах английской литературы по генетике. После 20 съезда КПСС был потрясен зачитанным на комсомольском собрании изложением доклада Хрущева о преступлениях сталинского времени. Наверное, в это время начался мой отход от коммунистической идеологии. В 1956 г., в 26 лет я не продлил, как это было принято, своего пребывания в ВЛКСМ и выбыл из этой организации, хотя годом раньше был секретарем аспирантского комсомольского бюро.

Летом 1956 г. я заканчивал экспериментальную работу в Петергофе под Ленинградом, одновременно занимаясь написанием диссертации. Моя жена Кира с дочкой Олечкой и бабулей (матерью Киры) жили на даче. Они снимали комнату в поселке Шувалово рядом с Ленинградом. В начале сентября я приехал в Минск. Ехал на поезде с пересадкой в Вильнюсе и его осмотром. В Минске поселился в общежитии Белорусского Университета около вокзала. С ноября меня зачислили младшим научным сотрудником отдела генетики Института биологии АН БССР. Помню, как я ходил пешком несколько километров от общежития до Академии наук. В конце года вышла из печати моя первая статья с изуродованным редакцией названием по генетике самофертильности ржи в Докладах Академии Наук СССР, представленная академиком Сукачевым по рекомендации академика АН БССР А. Р. Жебрака. В ноябре я поставил первые опыты в теплице Ботанического сада АН БССР по обнаружению двоен у ржи сорта Вятка.

В феврале 1957 г. я ездил из Минска в Ленинград, а весной ко мне в Минск переехали Кира с Олей. Мы сняли комнату у некоей Дуси на Волочаевском, 19 в Сельхозпоселке, недалеко от Академии. Потом переехали на другую квартиру, затем на третью. 20 июня 1957 г. я защитил диссертацию на степень кандидата биологических наук по теме «Генетика самофертильности ржи в связи с условиями выращивания». На защиту я едва не опоздал, забыв дома костюм. Пришлось бежать домой, залезать в закрытый дом через окно и снова бежать обратно в Академию. Оппонентами у меня были профессор А. Р. Жебрак, с которым я подружился, какой-то специалист по ржи Смирнов из Института земледелия, уехавший перед защитой, и профессор Маштаков, назначенный третьим оппонентом из-за отъезда Смирнова. Думаю, что отсутствие Смирнова на защите было связано с его нежеланием участвовать в дискуссии по генетической диссертации. Ученый Совет проголосовал в мою пользу единогласно «за». К защите я подошел сформировавшимся классическим генетиком, так и не ставшим мичуринцем. Высшая Аттестационная Комиссия в Москве утвердила меня в степени быстро, всего через четыре месяца. Кира поступила работать младшим научным сотрудником в лабораторию Жебрака. Летом Олечка жила вместе с бабулей на даче недалеко от Минска.

Летом 1958 г. Кира защитила диссертацию на степень кандидата биологических наук. В тяжелое время подготовки диссертации у Киры впервые обнаружилось маниакальное состояние. Это вызвало напряженные отношения между нами. Кира часто ездила в Москву, Ленинград. Олечку мы носили (я сажал ее на плечи) в академический детский садик. Кажется, весной этого года я выступил на конференции по отдаленной гибридизации в Главном Ботаническом Саду в Москве с небольшим сообщением о генетическом контроле самонесовместимости. Это было мое боевое крещение, позволившее познакомиться с московскими генетиками, Прокоф-ьевой-Бельговской, Бреславец и другими.

В сентябре 1958 года мы вчетвером, папа, мама, Кира и я, совершили путешествие на Москвиче из Минска через Слуцк-Гомель-Чернигов-Киев-Полтава-Красноград-Бердянск. В это время Олечка с бабулей отдыхали на даче в Бердянске. Из Бердянска мы с Кирой проплыли на пароходе «Котовский» до Ялты. В Ялте жили в доме у тети Шуры. Путешествовали по окрестностям Ялты, отдыхали у моря. 1958 год жизни в Минске ознаменовался также тем, что в этом году я видел легендарного американского пианиста Вана Клиберна, первого победителя первого московского Международного Конкурса имени Чайковского. Я смутно помню, как мы с Кирой присутствовали на репетиции концерта, в которой участвовал этот знаменитый и симпатичный американец.

Осенью 1958 года ко мне обратилась редакция стенной газеты института биологии АН БССР с предложением написать заметку для стенной газеты. Я долго ломал голову над возможным содержанием моей заметки и, в конце концов, сотворил немудреную басню по волнующей меня тематике (см. стихотворение «Вопрос о норах» в сборнике «Публицистика, стихи, рассказы»).

Редколлегия после бурного обсуждения отвергла мою басню, но не за низкие художественные достоинства, а из-за существа моего высказывания по вопросу, который волновал всех сотрудников института. Однако текст басни стал известен в кругах институтской общественности. Спустя некоторое время в высоких инстанциях обсуждался вопрос о выделении сотрудникам института жилплощади в только что отстроенном доме рядом с академией. В те, уже очень далекие времена в Советском Союзе бездомный гражданин не мог просто купить жилплощадь за свои деньги, даже если он прилично зарабатывал. Жилье давали от государства за какие-то успехи гражданина на поприще строительства светлого реального социализма. У меня успехов не было, но была примитивная басня, как-то затронувшая авторитет решающих мою судьбу инстанций. В результате эти инстанции выделили моей семье комнату в трехкомнатной квартире нового дома по минскому адресу Академическая улица, дом 15 (спасибо русской поэзии!). Две другие комнаты квартиры заняло семейство другого сотрудника нашего института. Приобретенная комната явилась основой моего жизненного благополучия и начальным этапом моего восхождения по жилищной лестнице.

Весной 1959 года я ездил в Ленинград и договорился о переходе в Институт цитологии Академии наук СССР к профессору Ю.М.Оленову, генетику классической школы, ничем не запятнавшему себя в годы гонений на эту науку. В августе мы, я и Кира, совершили вместе с родителями путешествие на Москвиче по маршруту Минск-Брест-Луцк-Львов-Ужгород-Одесса. Из Одессы мы с Кирой поплыли на пароходе «Абхазия» в Ялту и далее в Сухуми. Из Сухуми переехали в Сочи, где некоторое время отдыхали. В конце октября я со скандалом ушел от своего шефа Турбина в лабораторию цитологических основ злокачественного роста Института цитологии АН СССР и вернулся в Ленинград к родителям на Рылееву 21, кв.53. В декабре 1959 года я уже прослушал на кафедре генетики и селекции Ленинградского Университета несколько лекций известного специалиста, классического генетика Н.В. Тимофеева-Ресовского.

Кира же некоторое время еще оставалась в Минске. К началу зимы 1959 года она нашла обмен нашей минской комнаты на комнату в Ленинграде по адресу Московский пр., 4, кв. 19. После крупного ремонта мы переехали туда. Кира брала контейнер для перевозки вещей из Минска. Я в это время осваивался в лаборатории Оленова, который предложил мне заняться генетикой раковых клеток.