Литературно-художественный журнал - Этажи. №2. Март 2016 Страница 5

Муж пробурчал, что-то вроде того, что они об этом еще пожалеют – и включил телевизор на полную громкость.

16

После возвращения сына Оксана перестала попадать на почту. По субботам вместо знакомого помещения оказывалась на заброшенных пустырях, бродила с кошелкой вдоль дощатых заборов, переходила железнодорожные пути, пролезала под вагонами, аж сердце прыгало от страха: а ну поезд тронется? Казалось, почта рядом, еще квартал, еще поворот – но ее не было ни за этим углом, ни за тем.

Она скучала по казенной комнате с жестяным раструбом вокруг лампы, толпе хмурых, бедно одетых людей, увечному старику с татуировкой на пальцах, по разговорам с ним. Много месяцев, почти год она держала наготове пять килограммов продуктов, пока не поняла, что на ночную почту ей больше не попасть.

17

Зимой восемьдесят девятого у Дениса была персональная выставка, первая в жизни. На открытии Оксане вдруг неловко стало в окружении собственных голых изображений. Казалось, посетители разглядывают ее сквозь платье, сравнивают картины с моделью. Спасибо, муж писал не реалистично: на полотнах ее тело было угловатым – и то коричневым, как земля, то оранжево-фиолетовым, как облако на закате. Поначалу она куталась в белую шаль, одолженную у матери, но скоро привыкла, да и жарко стало. Сняла и забыла шаль на подоконнике.

Домой пришли ночью. Володи не было, он ушел после выставки с какой-то смешливой девушкой. Пора, ой, пора бы ему найти хорошую пару, не просиживать над рукописями до утра.

Оксана сбросила туфли и стояла в чулках у балконной двери, не зажигая света. Смотрела на фонари, на голые деревья ботанического сада. Шел снег, ложился на черные ветки. Голова кружилась – то ли от вина, то ли от усталости.

– Что ж это я, посылка еще не готова… Ах да, не нужно же.

И вдруг, без всякого видимого повода, она разрыдалась. Хотела успокоиться, не могла. Денис принес валерьянку, Оксана выбила у него из рук стакан, колотила кулаками в стену, задыхалась, рыдала до икоты. После, лежа у мужа на плече, смотрела на потолочного ангела и жаловалась:

– Что за судьба такая? Я обычный человек, зла не делаю. Почему я вечно должна что-то скрывать? На работе тоже… онкологии столько после Чернобыля, а слова не скажи: государственная тайна. С ума сойти можно… Чтоб им этими тайнами подавиться!

Крылатый ребенок смотрел жалостливо, все так же прижав пухлый палец к губам.

– Чего уставился? Это из-за тебя! Висишь тут над головой всю жизнь… Вот возьму рогатку, полетят пух и перья, не посмотрю и на ангельский чин!

Оксане казалось, Денис спит, а он вдруг заговорил:

– Хочешь, Оксанка, я его переделаю, уберу руку ото рта? Он, поди, устал, столько лет в одной позе – шутка ли?

Она прерывисто вздохнула.

– Пусть уж будет, он привык. Да и я привыкла…

– Слушай, у нас три картины продались, так?

– Да, надо дворничихиным девочкам сапожки купить, такая хорошая женщина, одна четверых тянет. И еще… я утром составлю список.

– А давай, как потеплеет, махнем куда подальше? Хоть бы на ту же Ладогу – батю моего проведаем. Места там – закачаешься. Тебе дадут отпуск летом?

– Дадут, конечно.

Проехала машина, тень оконного переплета промчалась по потолку. В подвижном свете Оксане почудилось, будто гипсовый ангел, не отнимая пальца от губ, насмешливо улыбнулся.

На Ладогу они не поехали – летнего отпуска Оксане не дали.

18

Осенью умер отец Дениса. Самолетом летели до Питера, потом ночь теплоходом до острова Валаам. Остановились у отцовского друга в избе. Отпевали красиво, по-старинному, Оксана плакала, жалела, что не успела повидаться со свекром. Вглядывалась в его лицо, старалась понять, что за человек он был при жизни. Насмешник и балагур, как Денис? Молчун, как здешние мужчины? Дед Матвей был стар, за восемьдесят. Последние двадцать лет жил на малом острове один, как отшельник.

Третьего дня дед Матвей приехал на моторной лодке за продуктами. Сидел на лавочке у магазина, ждал конца обеденного перерыва. Покалякал со знакомыми, выкурил беломорину, привалился к стене и задремал на ноябрьском солнышке. Продавщица пришла с обеда, хотела разбудить, а он мертвый. Оксана слышала, кто-то сказал на поминках: «Пока наш сельмаг откроется, помереть можно, дожидаючись». Передавать шутку мужу она не стала.

После похорон Денис взял отцовскую лодку съездить на остров, забрать двустволку и ордена. Позвонил на метеостанцию, спросил ледовый прогноз. Времени для поездки было немного: через неделю-другую в заливе начнется ледостав.

Остров оказался скалой в озере – во все стороны вода до горизонта. От каменной ступеньки, где Денис привязал лодку, поднималась вырубленная в камне лестница, наверху дюжины две сосен и бревенчатая изба в одну комнату.

Дверь стояла нараспашку. Двустволки не было, окованный железом ларь, где отец хранил припасы, валялся с откинутой крышкой. Забрали продукты и все ценное, а вещи поплоше раскидали и затоптали, будто назло. Денис с грохотом ставил лавки на место, ворчал.

– Это пришлые, местные так бы не сделали… Люди на похороны, а они… Гады!

Оксана вымела пол, протерла окно. Ходила по низкой горнице, трогала темные бревна стен, простые предметы в патине долгой жизни. Думала, как мало, в сущности, нужно человеку вещей, сколько в их городской квартире лишнего. Пахло дымом, табаком, старым деревом.

Денис попросил ее зажмуриться и за руку отвел на другую сторону острова по тропе, мягкой от опавшей хвои. Усадил к себе на колени, велел открыть глаза. Солнце опускалось в озеро, широкая дорожка переливалась всплесками – в середине сплошь оранжевыми, по краям реже, реже, и на самом краю лоскуты солнца сходили на нет в фиолетово-синей ряби. Сидели на вырубленной в камне скамье, обнявшись, согревая друг друга, пока не стемнело.

– Денька, ты с кем-то на этой скамейке смотрел закаты? Я вдруг почувствовала… Ты очень любил ту женщину?

– Не будем об этом. Давай лучше о нас. Ты мое солнышко. Не бросай меня никогда.

В натопленной горнице пили чай при свече, слушали, как шумит огонь, трясет ставни ветер. Оксана смотрела на седеющие волосы мужа, на большие ладони, охватившие алюминиевую кружку. От нежности щипало в носу, свеча щетинилась лучами. Старалась не моргнуть, чтоб не закапали слезы.

19

Утром не завелся мотор. Денис разобрал его на части, протирал тряпицами, кряхтел досадливо, хмурился, провозился весь день. Говорил, не сегодня-завтра за ними вышлют катер – если только друг отца не запил после похорон.

Друг, видимо, запил, катер не шел. Когда собирались на остров, надо было еще кому-то дать знать, но Денис не догадался, и теперь сердился на себя. Мотор починить не удалось, с утра решили идти на веслах.

Похолодало, рябь улеглась, вода почти не плескала в скалы. Денис ворчал: лучше уж буря с дождем, не замерзло бы в заливе озеро. К вечеру ударил мороз при полном безветрии.

Наутро Оксана вышла за порог, да так и стала, забыв прикрыть дверь. Солнце поднялось над горизонтом, дорожка от него шла узкая и прямая, как ствол корабельной сосны. Смотреть на нее было невозможно, как на само солнце. Оксана в жизни не видела такого большого пространства, покрытого ровным льдом. Денис присвистнул:

– Ну все! Пока как следует не замерзнет, отсюда только на вертолете или воздушной подушке. Если нас не хватятся, пойдем к берегу пешком, когда лед станет сантиметров шесть хотя бы – тут все зависит от погоды.

20

Денис жег на обрыве костры, бросал в огонь сырые ветки для дыма, выложил поленьями «SOS» – на случай, если пролетит вертолет. Целый день просидел с удочкой на берегу в старых отцовских валенках и тулупе, хоть и знал: у голых скал острова рыба не кормится, здесь рыбачат с лодки или со льда.

Отцовский друг, судя по всему, ушел в капитальный запой. Вертолет не летел, судно на воздушной подушке не шло. Поднялся ветер, нанес облака, потеплело. Открылись замысловатой формы полыньи, вода в них волновалась мелкой рябью. Ночами подмораживало, но лед был рыхлым, человека не держал.

Чтобы поменьше ходить на холод, наносили дров в избу. В первые дни хотелось есть, живот сводило болью, потом прошло. День и ночь они лежали на печи, вставали, когда выстуживалась изба, топили – и снова на печь. Кипятили воду, заваривали горькие веточки, сосновые иглы. Отмечали дни в календаре. Много спали, подолгу разговаривали.

Оксана рассказывала смешные врачебные случаи, истории из Володиного детства, пыталась читать стихи, но помнила только отрывки. Денис вспоминал детство, армию, как умерла мама, что отец рассказывал о войне. Он говорил серьезным, монотонным, будто сонным голосом – и открывался, как никогда не мог открыться до сих пор.

Кожа у обоих стала тонкой, старческой. Оксана думала: вот и состарились вместе, как я хотела, только не за много лет, а за пару недель. Тяжело было умирать, не попрощавшись с Володей.