Григорий Зинченко - Побег из Бухенвальда Страница 5

— Гриша, ты очень хорошо играешь, если тебя немного потренировать, то с тебя был бы хороший шахматист.

— Сейчас мне некогда, я иду на соревнования по шахматам, но с тобой хотел бы позаниматься.

Так мы подружились. Свободное время проводили за шахматами, рассказывали о своей жизни. Оба мы были комсомольцами. Первая новость, которую я узнал — это то, что зовут его не Леша, а Лев. Потом Леша открыл еще одну тайну, но взял с меня честное комсомольское слово, что я никому не расскажу. Он был еврей. Когда-то давно его дед имел обувную фабрику, это разрешалось при НЭПе. А когда НЭП уничтожили, то сожгли фабрику, а дедушку и бабушку забрали, может быть и убили.

Ведь в то время город пестрел плакатами с надписью «Бей жидов, спасай Россию». Был большой погром на евреев.

Разрешалось сжигать их дома, магазины, а если кого убьют из евреев, то это не большая беда, только надо доказать, что когда был погром, этот еврей первый набросился на тебя. В школе я немного изучал, что такое НЭП. Учитель объяснял, что это «Новая Экономическая Политика». Землю раздали крестьянам, каждому свой надел. Заводы дали рабочим. Хочешь открывай магазин, строй себе фабрику — разрешалось делать все, работай, только не воруй. А евреи — шустрый и умный народ, начали открывать свои фабрики, нанимали рабочих. Жизнь закипела. Разрешалось даже торговать за границей.

Радовались люди — не даром революцию делали. Но этот НЭП не долго был новым, всего три года — и постарел.

Заговорили, что надо построить тяжелую индустрию, а то, что строили до этого времени — все исправить. Объявили евреев врагами народа и сделали на них погром.

Так и не стало Лешиных стариков. Но у Леши еще были родители, которые работали на большом заводе. Отец главный конструктор, мать — технолог. Завод выпускал маленькие трактора. А его отец разработал модель большого трактора, за что и его объявили врагом народа, так как малых тракторов можно больше построить, а больших — меньше. Родителей вызвали в Москву и больше он их не видел. Случилось это в тридцать седьмом году, когда Леше было четырнадцать лет. Свою настоящую фамилию он не говорил никогда никому.

На одном из комсомольских собраний Лешу выбрали комсоргом, а меня заместителем. Так наша дружба стала крепнуть. В мои обязанности входило собирать членские взносы, а Леша должен организовывать походы в кино, на заводские собрания или лекции.

Вспоминаю одно из собраний. Директор подготовил доклад, поэтому явка была обязательна. В здании на всю стену был прикреплен плакат: «Мы наш, мы новый мир построим», и внизу подпись (Ленин). Люди заняли места.

Слово директору.

— Товарищи, на исходе вторая пятилетка. Обязанности первой пятилетки мы выполнили за четыре года. Наш завод взял повышенные обязательства и вторую пятилетку мы должны выполнить тоже за четыре года.

Он говорил около часа, но я ничего не запомнил.

Слово лектору!

Этот с ходу берет быка за рога.

— Товарищи! Обратите внимание на эти грандиозные слова, которые на плакате. Мы строим социализм и мы его построим. Но наша цель еще впереди. Мы должны построить коммунизм, и мы его построим. Мы уже стоим одной ногой в социализме, а другой в коммунизме. Только нам нужно сначала достроить социализм и тогда мы перейдем двумя ногами в коммунизм. А для этого нам надо ускорять наши темпы.

— Да здравствуют большевистские темпы.

Дальше я уже не слушал, потому что в памяти возникли картины из жизни нашей деревни…

Как-то во время коллективизации, приезжает начальник с района и приказывает: «Собрать всех мужиков на «кутки». Это означало, чтобы всем собраться в дом, который отобрали у одного мужика, его раскулачили и куда-то выгнали за то, что в колхоз не пошел. Собрались мужики и начальник сообщил, что надо представителя от деревни в Москву на Слет колхозников послать. Кого-нибудь из грамотных мужиков, чтоб память была хорошая и чтоб народ мог за собой повести. Долго совещались, кого в Москву послать. Выбрали Оныську. Чтоб грамотный — не грамотный, но деньги умел считать, а когда расписывался, то крестики ставил. Память у него была отличная, все помнил. К нему собирались новости послушать, он мог рассказать у кого когда корова отелилась, за что мужик женку побил, в общем, все знал. А что народ за собой повести — это запросто. У него были овцы, вот он идет впереди, а овцы за ним следом. Потом он в колхоз пошел, и овцы за ним в колхоз пошли. Мужики, значит, решили, раз овцы за ним идут, значит, и люди пойдут.

Повез этот начальник Оныську на слет в Москву. Три дня в Москве их учили, потом все по домам разлетелись.

Приехал и наш Онысько домой. Теперь собрались не только мужики, но и бабы, и дети. Уже не на «кутки», а там, где раньше церковь стояла, недалеко от кладбища.

Для Оныська построили трибуну. Почему назвали «трибуна»? Не знаю. Это были две бочки, а сверху дверь от сарая. Залез Онысько на трибуну, постоял, потом снял картуз. Снова постоял… переступил с ноги на ногу, да как закричит.

— Товарищи! Нас на слете учили, что вы уже не мужики, и вы уже не бабы, значит, вы уже не люди, вы теперь товарищи. Нас три дня учили про большевистские темпы. Когда мы кушали — и тогда нас учили про большевистские темпы. Один так и говорил, что сейчас у нас все есть на столах, это благодаря большевистским темпам. А на столах у них все было, у нас тоже так бывает, но только на Пасху, но это все потому, что у нас нет большевистских темпов.

Мужики стали выкрикивать.

— Онысь, ты нам лучше объясни, что такое большевистские темпы, хоть пример приведи.

— Товарищи, я объясню вам, что такое большевистские темпы на примере. Вот смотрите, у нас старое кладбище, мы его строили двести лет, а по-большевистски — значит, строить быстро. А вот рядом новое кладбище, мы его заполнили за один тридцать третий год. Это и есть большевистские темпы. А вот второй пример. У нас лошадь дохнет одна в месяц, а когда они будут дохнуть каждый день — это значит большевистские темпы. Товарищи, да здравствует наша… Ах!.. Забыл. Товарищи, здравствуйте! Аминь!

Апрель тысяча девятьсот сорокового года. В этом году весна теплая, рано поднялась трава, солнышко ярко сияет. Спешу на работу к двум часам дня. Опять встречусь с дядей Тимой, мы с ним очень подружились. Вместе работаем, он давал мне хорошие советы. Разговор у него всегда сводился к одному: чтоб жить, надо бороться, не всегда то хорошо, что кажется хорошо. Мы себе планы строим хорошие, утешаемся мыслями, мечты подымают нас к высотам, а жизнь с высот бросает в пропасть, порой так больно, что говоришь; «Зачем жить?» Судьба может забросить далеко и в тиши будешь проливать слезы, а когда поплачешь, то сразу легче на душе станет. Режим работы у нас был такой, что первые три дня недели можно и одному справиться. Зато следующие три дня — это сплошной ад. Углевозы уголь к печам не успевают подвозить, а еще и шлак в конце смены вывезти надо возле всех шести топок горы его собираются. Для охлаждения шлак поливали водой. Из топок пар, дым, чад вырывается. Печь чистить, что в огне купаться, пот и грязь по лицу течет. Дядя Тима меня учил, чтоб с мокрым лицом к печке не подходил, можно обжечься, вода кипит на лице. Эту науку я хорошо выучил, рукавом вытрешь лицо и снова работаешь. Лучше бы тряпкой, но беда, где ее взять? Тряпка была большая ценность, пусть она старая, но может на латки сойти. К концу смены спецовка становится белая от соли. Печь была в начальной стадии обжига и было время для разговора.