Александр Гергель - Возвращение на Арвиндж Страница 5

Припев грянули в несколько глоток. Входя в раж, Коля с остервенением орал: «А ты прислушайся, летят и гудят, трассера по тишине ночной…»

Закончив песню, Витька не стал тормозить, а без перехода затянул грустную, медленную «Зорьку». Никто не возражал. Ребята как-то разом притихли, некоторые слабенько подпевали. Якубжон, щуря узенькие глаза, шепотом повторял диковинные русские слова:

…а наутро снова, по незримым тропам,По земле афганской долго еще топать.

Тут неожиданно мощно врубился Леха. Видимо, слова песни совпали в этот момент с его мыслями, и он излил в этих заезженных за два года строках всю тоску бесконечно долгого ожидания:

И тоскуют струны по студеным росамПо девчонкам юным, золотоволосым.Не грустите, струны. Струны, перестаньте!Мы ведь с вами, струны,Служим в Бадахшане.

В оригинале на магнитофоне пелось: «Служим здесь, в Шинданде», но они с самого начала переделали Шинданд на Бадахшан, так выходило правильнее.

Витька понял, что попал в тему. Музыка зацепила всех в их дембельском углу. Бывает так, что музыкант улавливает настроение слушателей и инстинктивно играет именно то, что сейчас необходимо всем. Тогда каждый вдруг ощущает себя частью музыки. Независимо от того, есть ли слух и голос, помнит ли слова, каждый принимает участие в создании Песни, хотя бы просто подтягивая нехитрый мотив примитивным мычанием. Сейчас было именно так. Разбуженный наркотиком разум без всякого усилия выдавал готовые ответы на только формулируемые вопросы. Не нужно было задумываться, анализировать, спрашивать, какую дальше сыграть песню. Руки и пальцы автоматически делали свое дело, голос выводил заученные слова, направляя нестройный хор в нужную тональность, а музыкант мог наблюдать за слушателями, фиксировать выход эмоций, вызванных песней. Когда подошли к последнему куплету, Витька увидел у ребят навернувшиеся в уголках глаз слезинки и вложил в заключительные строки всю душу:

Распахнется дембель,Горизонт огромный,Мы пройдем с друзьямиПо аэродрому.Нас винты подымутНад землей афганской,И домой спецрейсомЛяжет путь обратный.

Он пел и видел, как меняются лица друзей. Эти надоевшие за полтора года грубые лица солдат стали вдруг лицами двадцатилетних мальчишек. Короткие стрижки делали их особенно молодыми и наивными. Какие, к черту, воины! Вокруг него сидели старшеклассники, совсем зеленые пацаны, еще не знавшие жизни. И вся их суровость была напускной. За грубостью и жестокостью они прячут свои неокрепшие молодые души, которые страдают вдали от родного дома, родных людей, родной земли. Что они знают о настоящей взрослой жизни, в восемнадцать лет вырванные из привычных условий и брошенные в чужую непонятную страну? Как они будут жить, вернувшись домой, столкнувшись с реалиями гражданской жизни? Сейчас все они думают об одном: о том, что скоро уедут отсюда, навсегда покинут безумно надоевший Афган. Забудут обо всем, чему их здесь научили. Но пройдет несколько дней, в крайнем случае – пара недель, они вернутся в Союз и столкнутся лицом к лицу с непонятной, новой жизнью. Примет ли она их? А его? Нет, подумал Витька, не их и меня, а нас! Мы все стали одинаковыми здесь, независимо от места жительства, воспитания, привычек и образования. У нас теперь одинаковые знания и одинаковые незнания. Мы умеем в темноте безошибочно ставить ногу на камень, поднимаясь по склону. Мы можем пройти десятки километров по горам, нагрузив на себя по тридцать килограммов оружия и боеприпасов. Мы знаем, как наложить жгут, чтобы остановить кровотечение, как забинтовать рану и вколоть обезболивающее средство. Мы знаем, как убить человека! Но мы не знаем, как живут люди вне армии, о чем они думают, говорят, поют, наконец! Прошлая жизнь для нас – нереальный сон. Будет ли когда-нибудь так, что эта, теперешняя жизнь станет казаться нам сном?

Витька взял последний аккорд, медленно перебрал пальцами струны и закончил песню. Все молчали, не желая прерывать состояния легкой грусти. И он решил продолжить тему и начал наигрывать каскадовскую «Кукушку», ожидая, что кто-нибудь начнет выводить слова: «Часто вспоминаю дом родной…», но Леха неожиданно положил руку на струны и попросил:

– Вить, давай про сигарету, а?

Это был их давний прикол. Когда Леха впервые обратился с такой просьбой, Витька минут пятнадцать перебирал с ним песни и не мог найти ни одной, где были бы слова о сигарете. Леха толком не мог вспомнить, о чем песня, не мог воспроизвести мотив, дать хоть полстрочки стиха. Только щелкал пальцами и повторял:

– Ну, там про это… Там про сигарету есть место.

Наконец, после долгих стараний и ухищрений, Витька вытянул из него, что речь в песне идет о друге, не вернувшемся из боя. Меньше всего эта известная песня Высоцкого была о сигаретах, но Леха почему-то запомнил именно эти слова, и когда Витька дошел до них, Леха, смущенно мотнув головой, начал подпевать. Вот и теперь, исполняя по просьбе друга песню «Про сигарету», Витька ждал, когда Леха подключится. Не сильный в пении Леха терпеливо ожидал, заглядывая в Витькины глаза, и, когда тот кивнул и замолчал, дойдя до нужного Лехе куплета, тот запел сам:

Нынче вырвалась, словно из плена, весна,По ошибке окликнул его я:– Друг, оставь покурить, – а в ответ тишина:Он вчера не вернулся из боя.

Остальные слушали молча. Сев на любимого конька, Витька исполнил и другие песни Высоцкого по близкой им тематике. Были там и «В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала…», «Блистал закат, как свет клинка…», и его коронная, про падающие с небосклона звезды.

Нам говорили, нужна высотаИ не жалеть патроны,Вон покатилась вторая звездаК вам на погоны

Я уж решил, миновала беда,И удалось отвертеться,Но с неба скатилась шальная звездаПрямо под сердце.

Последний аккорд замер в тихом кубрике. Витька медленно отложил гитару, дальше петь было невозможно. Все сидели понурившись, не поднимая глаз друг на друга. Положение исправил Коля. Он тряхнул своей крупной головой с жестким ежиком темных волос, по-деловому поднялся и приказал:

– Хорош сопли распускать! Встать! За мной, шагом марш!

Дружно поднялись с коек, потопали к выходу мимо притихших колпаков. На улице быстро забили пару сигарет, пустили по кругу. Вернулись в кубрик уже в веселом настроении и снова расселись в своем углу.

– Султан, давай, что ли, врубай свою машинку, – предложил Олег.

– А чё, запускай ту кассету, где не «Каскад», а сборная солянка. Якуб нам споет про одно крыло.

Якуб смущенно втянул голову в плечи. Он любил петь русские песни, но, плохо разбирая в них слова, придумывал свой вариант, составляя из похожих слов такую немыслимую галиматью, что слушавшие умирали со смеху. «Бэз меня тебя любили мой лети одним крылом…» – коверкал он Пугачеву своим таджикским акцентом.