Александр Гордон - Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском) Страница 5

Наконец дверь открылась, Андрей вышел с каким-то неопределенным выражением лица, на котором нельзя было прочесть ни победы, ни поражения. Он не кинулся, как многие, в группу поддержки делиться впечатлениями и на вопросы отвечал кратко и невнятно. Потом быстро ушел.

Через три недели, когда на стенде вывесили список принятых, среди других я прочитал фамилию: «Тарковский Андрей».

О Ромме и педагогах мастерской

Прошло больше тридцати лет со дня смерти и более ста лет со дня рождения М. И. Ромма — нашего главного «шлифовальщика и гранильщика», да простится мне это банальное сравнение. В 2001 году по случаю столетнего юбилея кинематографисты дважды торжественно и с любовью, искренно и нежно вспоминали Михаила Ильича.

Атмосфера роммовских вечеров была замечательной… Ромма помнят все ученики, сами ставшие мастерами, любят сильно постаревшие преподаватели института, любят и благодарят судьбу за встречу с Мастером, который нес из теперь уже далекого прошлого высочайший дух Искусства, презрение к ремесленничеству.

Личность Ромма — это целый художественный и духовный мир, своеобразная «цивилизация Ромма», как сказал один из выступавших на вечере его памяти.

Когда на лекциях Ромм говорил об искусстве, о том, что художник должен быть принципиальным и отстаивать эту принципиальность, свои взгляды, свой замысел фильма, свое призвание до конца всегда и во всем, Андрей весь напрягался. Он с наивностью ребенка и новообращенного внимал каждому слову. Его лицо застывало, душа превращалась в мембрану, улавливающую все, даже не высказанное. Поток энергии перетекал из души в душу. Вот такой Учитель Андрею нравился, такого он желал, такой был ему нужен.

В конце жизни Ромм отказывался делать картины «правильные», с несложным сюжетом и обозначенной «проблемой», далекими и от реальной жизни, и от вымысла. «Искусство, — учил он нас, — должно быть или горячим, или холодным. Теплым бывает только г…но».

Андрей в первые годы учебы часто повторял слова Ромма, но разговаривал об этом не с каждым…

А теперь хочется вспомнить Михаила Ильича таким, каким мы увидели его тогда, в сентябре 1954 года — года нашего поступления к нему на курс. Перед нами предстал уже не молодой, но и совсем не старый человек (Ромму было пятьдесят три), легкий в движениях, с острым, живым и внимательным взглядом. Носил он традиционный костюм, обычно без галстука. Войдя в аудиторию, неспешно усаживался за стол, доставал из кармана сигареты, мундштук и зажигалку, а позже и портативную небольшую пепельницу, закуривал. Кивком головы предлагал заняться этим приятным делом своим ассистентам, и дым постепенно и важно заволакивал потолок. Дружно курящий педагогический коллектив был готов к работе, подчеркивая всю глубину пропасти, нас разделявшей. Нам всем зверски хотелось курить, но, хочешь не хочешь, приходилось терпеть. «Никакой демократии», — шепнул Андрей, тогда много куривший.

Одежда других наших педагогов тоже была неброской, скромной, и на фоне ярко одетых студенток актерского факультета они нередко казались серыми мышками. Но что из того, если они являлись прекрасными педагогами! На нашем курсе это были доцент Ирина Александровна Жигалко, ассистент по режиссуре Нина Станиславовна Сухоцкая, актриса Таирова, снимавшаяся у Ромма в «Пышке» в роли монахини. После закрытия театра Таирова Михаил Ильич пригласил ее во ВГИК, в свою мастерскую, где она проработала до самой его смерти. Вот ее-то, высокую, красивую, элегантную, никак нельзя было назвать серой мышкой. Работали педагогами в мастерской Анатолий Умбертович Стабилини (ассистентом по актерскому мастерству) и Евгений Николаевич Фосс, ученик Эйзенштейна (ассистентом по монтажу).

И вот эти педагоги должны были учить нас, таких разных, непохожих, москвичей и приехавших из Прибалтики и Средней Азии, с Дона и с Алтая, из Клева и Ялты, студентов из стран социалистического лагеря — так сказать, «солагерников» из ГДР, Северной Кореи, Албании.

Меня выбрали старостой курса. Потому, видно, что бывший командир взвода, да партийный, да возрастом не молодой (уже почти двадцать три года). Таких «стариков» на курсе немного: Шукшин, Шерстобитов, Бескодарный.

Нина Александровна Аносова, доцент кафедры зарубежной литературы, многие годы спустя патетично восклицала: «Ну, как же! Саша! Вы же были старостой курса Ромма!» — будто я орденоносец или лауреат знаменитой кинопремии. А ведь староста — это всего лишь студент, формально за что-то там отвечающий. Ну, может быть, если кто-то заболел или пропустил занятия, надо было объясняться за него в деканате.

Но у меня, старосты, была и интересная обязанность: три года подряд я с педагогами или один составлял расписание наших репетиций.

На репетициях было всего интереснее: учились играть на площадке, с увлечением и сладостью отдавались актерскому делу. На первых порах оно было увлекательнее и загадочнее режиссуры.

У меня до сих пор хранится двойной разграфленный лист со списком студентов слева и сверху. Каждая пара, если в сцене заняты двое, отмечалась на перекрестке вертикали и горизонтали…

Знакомство по алфавиту

И вот начинают нас знакомить. Знакомимся по алфавитному списку: называется фамилия — студент встает, пауза — садится. Слышим новые, порой необычные для слуха фамилии. Адлер — из Эстонии, рядом ее землячка Валерия Андерсон. Мария Бейку — гречанка-политэмигрантка. Хельмут Дзюба, правильное написание — Дциуба, немец из Берлина; его вроде бы украинская фамилия скоро перестала нас удивлять. Володя Китайский — хрупкий юноша восточного типа. Он родом из бывшей столицы Войска Донского — Новочеркасска, а бабушка у него — якутка. Василий Шукшин (его фамилия произносилась с ударением на «у», на первый слог) — из Сибири, с Алтая. По слухам, директор школы и одновременно ее ученик. Потом уточнилось: Василий сначала сдал экстерном экзамены за десять классов, а потом уж стал директором этой же школы. Чудеса! Говорят, что его с трудом приняли в институт, только по настоянию Ромма.

Москвичей шестеро: Виноградов, Гордон, Мусатова, Перов, Тарковский, Файт.

Юлию Файту семнадцать лет, он самый младший на курсе. Большие серые глаза, длинные пушистые ресницы. Он сын известного актера Андрея Андреевича Файта, исполнителя ролей отъявленных кинонегодяев — белогвардейцев, шпионов, вредителей. Семнадцать Юре Саакову из Ялты и Дамиру Салимову из Узбекистана. Володе Китайскому тоже восемнадцатый год.

Андрею Тарковскому двадцать два, сейчас он спокоен, даже улыбчив. Его отца, Арсения Тарковского, знают в литературных кругах как поэта и переводчика. Стихи Тарковского не издают, до известности еще далеко. Она придет к отцу и сыну одновременно: в 1962 году выйдет первая книга стихов Арсения Тарковского, а его сын получит Гран-при в Венеции за свой первый полнометражный фильм…