Иван Барышполец - Противотанкисты Страница 5

Впереди, возле дороги, по которой мы стреляли ночью, маячили остовы сгоревших фашистских автомашин. Вокруг валялись трупы гитлеровцев, которых уже видел лейтенант Молибога, ползавший по пшеничному полю в разведку. Почему-то хотелось посмотреть на. это зрелище, на врага — и я решаю проникнуть на окраину поля, к дороге. Днем, на виду у фашистских автоматчиков, засевших где-то в придорожных кустах, такая вылазка опасна, но вдвоем с красноармейцем Мамаем мы ползем «поглазеть» на нашу ночную работу.

Совсем близко затрещал пулемет, и веер свистящих струй пронесся над головами. Хлопнули разрывами несколько мин — и снова тишина. Лежим, притаившись, в густой, уже спелой пшенице. Ловлю себя на мысли, что хотел поругать красноармейца Мамая и других бойцов батареи за самовольные действия ради любопытства, а у самого такое же неодолимое желание — увидеть убитых врагов, их сожженные машины. И это желание пересиливает страх перед свистящими пулями.

Первым снова ползет Мамай. Я за ним — по примятому желобу из стеблей пшеницы. Свою винтовку Мамай держит за ремень. Я вижу его мокрую гимнастерку, кирзовые сапоги. На краю поля, перед самой дорогой, залезаем в глубокую воронку — немецкий пулемет здесь не достанет нас. А обзор хороший. Стоит только поднять голову над краем воронки — и видно, что по дороге на большой скорости продолжают двигаться немецкие броневики. Машины, сгоревшие этой ночью от нашего обстрела, маячат на обочинах. Черный дым от их тлеющих резиновых скатов стелется по земле. А дальше, за дорогой и вправо, в придорожном кустарнике, мелькают немецкие каски, летят в сторону комья земли. Это окапывается немецкая пехота. Неподалеку от пшеничного поля в разных позах лежат немцы, убитые нашими батарейцами. Их много. «Но что же не забирают своих вояк для похорон? — думаю я и сам себе отвечаю: — Боятся, гады! Боятся выползти за дорогу и тоже найти здесь свою смерть…»

Мамай рядом со мной — просит бинокль «на одну минуту». Протягиваю ему бинокль, и он шепчет:

— Товарищ лейтенант, вот здорово! Сколько мы их побили! Можно, я подползу еще ближе, а вы здесь полежите?

— Давай, Иван, ползи вон к тому офицеру, который лежит на правом боку, уткнувшись головой в ямку. Будут у него документы — забирай их, планшет или сумку тоже снимай…

— Есть, товарищ лейтенант! Я мигом… — И Мамай заработал руками и ногами, переваливаясь из стороны в сторону. Немецкий пулемет не стрелял. Это придавало бойцу храбрости — он полз быстро. Иван Мамай — хороший красноармеец, в моей батарее уже третий год…

Томительно долго тянутся минуты. Но вот вижу в бинокль — Иван ползет обратно. Зеленая каска маячит выше травы, выше высоких стеблей одуванчиков, пухом разлетающихся от его размашистых движений. Еще несколько секунд, и Иван ловко перевалил тело через край спасительной воронки. В его глазах радостное возбуждение: принес немецкую каску, пробитую осколком снаряда.

В каске, под матерчатой подкладкой, рукой нащупываю шершавую корочку удостоверения с фашистской свастикой, брезгливо перекладываю в карман гимнастерки. Кожевников, когда услышал, что я высылаю ему на КП пробитую немецкую каску, а документы обер-лейтенанта передам позже, радостно крикнул:

— Срочно ко мне, на КП! Сюда же выехал Герасимов! — И положил трубку, не дослушав мой доклад.

Прихватив с собой каску, вдвоем с Кузнецовым бежим к первым домам окраины города. Здесь, в огородах, землянка командира дивизиона.

Приняв доклады командиров дивизионов и комбатов, Герасимов поднялся и поставил новую задачу:

— Получена шифровка Генерального штаба. В ней указывается, что наш полк срочно своим ходом следует направить под Коростень. В 24.00 всем дивизионам сняться с боевых позиций и к утру сосредоточиться в лесу за городом Подволочинск. Маршрут движения колонн получите позже.

Командир полка, как всегда, был краток. Вопросов никто не задавал.

Новая задача

На батарею мы вернулись возбужденные. Солнце уже скрылось за горизонтом, а васильки в пшенице все еще резко выделялись своими темно-синими глазами, до боли напоминая о мирном времени.

Отдаю приказание командирам огневых взводов: в 20.45 открыть огонь по немецкому переднему краю. Снаряды не оставлять. Затем сняться с боевых позиций.

В указанное время батарея открыла огонь. Отстрелявшись, бесшумно снялись, а место в пшеничном поле занял стрелковый батальон из эшелона, только что прибывшего на станцию Тернополь.

У моста через реку нашу колонну остановили саперы-подрывники. От них я узнал, что мы последние из полка переправляемся на тот берег — все батареи прошли давно — и они торопятся, так как в любое время возможна бомбежка моста. Сержант-сапер говорил тихо, но уверенно и спокойно. Никогда мне не забыть волевой и твердой уверенности того сержанта.

…Тяжелая дрема сморила моих бойцов перед самым рассветом. В это время мы находились метрах в пятидесяти от дороги, по которой продолжал двигаться поток людей. Спаренная зенитная пулеметная установка открыла огонь по фашистским самолетам и невольно привлекла на себя основной удар — все пушки и машины к тому моменту уже были рассредоточены в ближайшей роще.

Такой жестокой бомбежки наша батарея еще не испытывала. Я видел, как отвесно пикировали «юнкерсы», как сыпались с неба черными точками сотни бомб. Открыть огонь из орудий мы даже не успели.

После налета в батарее мы не досчитались двух красноармейцев — водителя машины и стрелка крупнокалиберного пулемета. Похоронили бойцов здесь же, на опушке рощи.

…Я иду среди ровных рядов деревьев в родном мне поселке Кочеток, куда приехал учиться в лесной техникум. Где-то впереди идут мои друзья-товарищи, тоже приехавшие из Печенеги. Все мы взялись за руки и, смеясь, перетягиваем друг друга, а девчата с нашего курса звонко поют песню про Галю, слов которой я никак не разберу: песня превращается в монотонный звук бомбардировщиков.

Печенега, Печенега, как ты теперь далеко! Село возле Харькова, в котором родился, рос, учился, познавал первые радости. Там остались мои старые родители, родная хата с учебниками, горкой сложенными на чердаке, скворечником на старой вербе, из которого уже вылетели молодые скворцы. Люди тоже, как птицы, улетают в другие края. Вот и мне пришлось улететь сначала в Кочеток, где учился мудрости лесоразведения да чудесам переработки древесины, а потом в солнечную Молдавию, в Котовский лесхоз.

Не усидел я в том лесу — и по комсомольской путевке оказался в Забайкалье, на лесных просторах Сибири, потом снова Украина — до призыва в ряды Красной Армии. А год назад — в 1940-м — я уже окончил Севастопольское зенитно-артиллерийское училище и прибыл на границу — на должность командира батареи…