Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался Страница 5

– Ну, теперь все! Умеешь делать фокус-мокус. Молодец!

Я побежал в другую комнату и даже не успел сказать спасибо. Там я три раза ударил железкой по трубе парового отопления и три раза звякнул ею по лепесткам радиатора. Получилось три точки, три тире. Это был мой позывной для переговоров с верхней квартирой. Скоро получил ответ – точка-тире-точка-тире – значит, ребята дома!

Немедленно я побежал показывать фокус, сестренка, конечно, вслед за мной.

– Внимание! Фокус-мокус! – закричал я и вмиг в коридоре собрались все ребята. Они знали, что у меня есть превосходный дядя-фокусник, но ни разу его фокусов не видели. Им было очень любопытно.

Я попросил два чистых носовых платка. Достали один чистый, а другой почти чистый. Я попросил монету. Дали монету. Я положил монету на сундук, накрыл ее чистым платком, рядом положил грязный.

– Айн, цвай, драй! – сказал я дядиным голосом и осмотрел ребят.

Я сделал паузу и увидел всех. Увидел сестренку, добрую Юльку, Славку, которому не отрезали уши, другого Славку, которого мы дразнили «габирой». Однажды он рассказывал про страшную гориллу, но не знал, как ее правильно назвать, и сказал – «габира». Этот Славка вообще любил страшные истории. Еще я увидел Вальку, который был старше меня и сильнее. Этим он немного задавался. Этот Валька смеялся над страшными рассказами, он любил клоунов и конферансье.

Я увидел всех. Все смотрели на меня, разинув рты. Я медленно поднял чистый платок. Пятак лежал на месте. Не перелетел. Тогда я поднял грязный платок – там ничего не было. Просто грязный платок и все.

Вдруг кто-то захохотал басом. Это студент вышел из своей комнаты. Он, наверно, захотел узнать, почему в коридоре тихо, хотя все ребята в сборе, а увидел фокус. Фокус-мокус, который у меня не получился.

Ребята зашумели, не стесняясь студента.

Я понимал, что научиться делать фокус трудно, и я не виноват, но все-таки мне стало как-то неловко и даже жарко. Я быстренько попытался еще раз сделать фокус, и опять не получилось. Ребята забрали платки, монету и занялись своим.

Славка-«габира» сказал тихим голосом:

– Может быть, потом получится?

А Валька засмеялся.

– Держи карман шире, – сказал он. – Знаем мы эти фокусы. В нашем подъезде живет артист, который на Новый год наряжается дедом Морозом. Простая ловкость рук.

Я тоже знал артиста и постарался улыбнуться, но ничего не получилось. Потом я потихоньку ушел домой. Дяди у нас уже не было. Вечером пришел Валька и сказал мне:

– Хочешь, пойдем в цирковой техникум? Я узнаю, где он находится. Может, там нам расскажут, как принимают учиться на фокусника.

– Спасибо, – сказал я, – мне не очень хочется учиться на фокусника, – а сам подумал: какой все-таки Валька…

И тут я никак не мог вспомнить нужное слово. Научное такое.

– Психолог! Когда я его наконец вспомнил, то стало даже приятно.

Как-то, перечитав рассказик много лет спустя, я подумал: в чем же смысл? Двадцатый век окончился, и я догадался.

Дяди, ссылаясь на гениальных ученых, придумали фокус: «айн, цвай, драй» и вместо капитализма получается социализм. Детям и многим взрослым фокус понравился. В чудо поверили. Позже выяснилось, что делать «тонну» социализма ужасно дорого. Дешевле купить у капиталистов. Умные люди объясняют, что в ходе фокуса упала производительность труда и что-то еще.

Дяди показали всем очень лихой «Фокус», но в итоге получился, увы, «фокус-мокус».

Родители мои в Бога не верили. Мало того, отец, когда был мальчишкой, застукал своего отца, то есть моего деда, за тем, что тот тайком курил в туалете в субботу. Дед считался знатоком Талмуда, но грешил. Но вот старший брат отца был верующим. И я несколько раз видел, как он молился. Он пристраивал тонкими ремешками ко лбу этакий маленький черный кубик, другим ремешком обматывал руку, что-то бормотал, иногда легко ударяя себя в грудь.

Я был мал и еще не обзавелся собственным мировоззрением. Я думал, что внутри этого кубика находится Бог. Я хотел потрогать кубик руками, но дядя не разрешил. Сказал, что называется этот кубик «тфилн». Вот и все.

В соседнем доме находился магазин, а его витрину с улицы обрамляли большие деревянные резные брусья. Такой вот шик конца 19-го или начала 20-го века. На уровне моего носа рельефно выступали большие кубики, напомнившие мне тфилн. Я был уверен, что в них Бог, и однажды поцеловал кубик. Как дядя. Оказалось, что он противный, пыльный, невкусный. Пришлось даже плюнуть.

У меня была только одна бабушка. Дедушки и другая бабушка умерли. Я рано узнал, что дедушки и бабушки имеют прискорбное обыкновение умирать.

Бабушка иногда по месяцу-другому жила в нашей семье. Она была молчалива, ела из отдельной посуды, часто молилась. Иногда она читала газеты, смотрела в окно, явно предпочитая эти занятия общению с внуком и внучкой. Выражение лица ее было исполнено собственного достоинства, а может быть, и некоторой гордости.

Позднее я узнал, что ее родители гордились своим происхождением, а вышла она замуж за простолюдина из-за скандального события. Ее шестнадцатилетнюю сестру, отличавшуюся будто бы красотой, умыкнул какой-то соседний помещик. Они поженились по христианскому обряду, но такой крупный скандал лишил бабушку шансов стать супругой еврея, равного ей по происхождению.

Отношения бабушки с моим отцом были официальными, сдержанными. Он называл ее по имени-отчеству. Бабушка любила больше других одного своего сына, довольно неудачливого, а также его потомство. Семью этого дяди ждала трагическая судьба: фашистское нашествие и гибель большинства ее членов. Один из правнуков моей бабушки был немцем по отцу, но это его не спасло. А любимый бабушкин сын, будучи уже дедом, оказался в партизанском отряде вместе с двумя дочерьми. Воевали и уцелели. Таковы причуды судьбы. Он был награжден медалью. А в Бога не верил.

Однажды, когда бабушка помолилась, я сообщил ей, что, по достоверным сведениям, Бога-то и нет. Мое сенсационное заявление она проигнорировала, но родителям при мне сказала, что вот-де настали времена – такие малые дети рассуждают о Боге.

Итак, бабушка разговаривала со мной крайне редко. Правда, однажды она пожаловалась на сердце, и ее дома осмотрел врач. Тогда она, не доверяя информации моих родителей о заключении врача, спросила меня о том, что им сказал врач. Родители в ту пору не считали меня субъектом, я был для них объектом заботы и мое присутствие при их разговоре с врачом не было принято во внимание. Бабушка, надо думать, была о моих возможностях более высокого мнения. А я прекрасно усвоил, что у бабушки миокардит – слабость сердечной мышцы. Хотя я бабушку жалел, но не смог соврать. По доброте от себя добавил, что это совсем не опасно, хотя в глубине души в этом сомневался. Бабушка, конечно, это рассказала родителям, добродушно улыбаясь. Родители тоже повеселились, но остались в уверенности, что я все-таки объект и поэтому наказанию не подлежу.