Жан Батист Баронян - Артюр Рембо Страница 5

Злые языки говорили, что Фредерик Рембо как муж годился только на то, чтобы во время своих побывок делать малышей, после чего все заботы по их воспитанию доставались жене. Кто знает, не было ли у него детей на стороне, в каком-нибудь гарнизонном городе на другом краю Франции? Не был ли он двоеженцем? И не по этой ли причине после очередного посещения семьи осенью 1860 года его уже больше не видели ни в Шарлевиле, ни в Мезьере?

Другие полагали, что он навсегда расстался с супругой из-за того, что ему надоело терпеть её тиранический нрав властной и неуступчивой матроны, и рассказывали о их постоянных спорах и стычках. Говорили даже, что при каждой новой встрече семейные сцены разыгрывались всё чаще, и соседи слышали, как супруги Рембо осыпали друг друга оскорблениями, кричали и кидали друг в друга попавшиеся под руку предметы!

Как бы то ни было, по сути Витали Рембо оказалась на положении вдовы с четырьмя ребятишками на руках. Первого, Фредерика, она родила 2 ноября 1853 года, к концу десятого месяца замужества, потом, 20 октября 1854 года, родился Артюр, в 1857 году — Викторина Витали, к несчастью, прожившая всего три месяца, 15 мая 1858 года — Витали и, наконец, 1 июня 1860 года появилась на свет Изабель. Итак, два старших мальчика и две младшие девочки.

Жили они на улице Бурбон, многолюдной, застроенной тесными невзрачными домами. Фредерик и Артюр охотно общались с ребятами их квартала, по большей части из многодетных рабочих семей, одетыми в лохмотья, грязными, дурно пахнувшими, худосочными, крикливыми и грубыми, беззаботными, дикими и плутоватыми. Это очень не нравилось госпоже Рембо, которая была убеждена, что её сыновья заслуживают лучшей компании. Хотя супруга при ней не было, она считала, что её статус замужней дамы мог, по крайней мере, обеспечить ей определённое положение в обществе и позволить жить среди шарлевильских буржуа.

Шарлевиль, основанный в 1606 году Шарлем Гонзаго, в ту пору губернатором Шампани, второй по величине после Седана город департамента Арденны, был всего лишь центром кантона. Но благодаря активности местных промышленников и коммерсантов и своим кредитным учреждениям город процветал. В этом он оставил позади соседний старинный гарнизонный город Мезьер, с которым, впрочем, с точки зрения географии, экономики и административного подчинения, составляет единую агломерацию. Из Шарлевиля в Мезьер попадаешь, даже не заметив этого, — пройдя по Орлеанской улице или Национальному проспекту, а потом по мосту Арш через Маас.

Госпоже Рембо после смерти в 1858 году отца удалось сохранить семейную ферму в Роше. При всякой возможности, обычно во время школьных каникул, она отправлялась туда со своим потомством. Там было хорошо, природа в окрестностях, не лишённая красот, Артюру нравилась. Окна его с братом комнаты на втором этаже выходили во внутренний двор фермы, а через окно на противоположной стороне он мог любоваться открывавшимся видом на узкую лощину. И он не отказывал себе в этом удовольствии, особенно по вечерам, перед сном, когда на землю опускались сумерки.

Заботясь о будущем сыновей, Витали Рембо в октябре 1861 года определила их в частную школу Росса. Это заведение, в котором обучались более трёхсот учеников, было основано за несколько лет до того педагогом с передовыми взглядами на обучение, уроженцем Страсбура, и считалось лучшей частной школой в городе. В нём учились дети из самых зажиточных семей. Это здание по улице Аркебузы, недалеко от Дворца правосудия, отличалось от других буржуазных домов квартала большими въездными воротами, выкрашенными в зелёный цвет.

Притом что Артюр нередко выглядел скучающим и не умел легко сходиться с одноклассниками, в заведении Росса он чувствовал себя неплохо и считался хорошим учеником. В первый год обучения его признали девятым по успеваемости, наградили тремя премиями и отметили тремя номинациями. На втором году он был восьмым с пятью премиями, семью номинациями и почётным призом для младших классов. Третий год, в августе 1864-го, он закончил с четырьмя премиями. Одна из них была получена за успехи в чтении и классической декламации, что свидетельствует о том, что он был не таким уж замкнутым и робким.

В качестве призов ему при ежегодном оглашении наград вручали книги, и они входили в круг его чтения. Среди них были «Красота ликов природы» аббата Плюша, «Жизнь в пустыне, или Приключение семьи, потерявшейся в джунглях Америки» американского романиста ирландского происхождения капитана Майн Рида с иллюстрациями Гюстава Доре, «Французский Робинзон, или Новая Каледония» Ж. Морлана, «Робинзон для юношества» госпожи Фалле, а также «Описание достопримечательностей Санто-Доминго» Марлеса, популярные книги которого пользовались большим спросом в школах.

Такое чтение развивало воображение Артюра. Он пробовал сам сочинять небольшие приключенческие рассказы, записывал в тетрадях наброски приходивших ему в голову сюжетов. Среди прочего там сохранилась беглая зарисовка родителей. Отца, «офицера армий короля», он вспоминал «высоким и худым», казавшимся старше своих лет. У него был «живой, кипучий характер, он часто сердился и был нетерпим ко всем, кто ему не нравился». Сына за хорошо приготовленные уроки он поощрял карманными деньгами, игрушками или лакомствами. Мать Артюр описывал как «женщину мягкую, спокойную, которую могла напугать сущая безделица, и при этом содержавшую дом в безупречном порядке»{1}. Ещё он записал несколько соображений по поводу латыни и греческого, задавшись вопросом, с какой целью эти мёртвые языки преподают в школе:

«Зачем, — спрашивал я себя, — учить греческий, латынь? Я не знаю. Они ведь не нужны! Какое имеет значение, что я сдам экзамен… и к чему всё это? Нет, говорят, что место можно получить, только если выдержал экзамен. Мне не нужно места, я буду рантье. Но даже если бы я и хотел получить место, латынь здесь при чём? На этом языке никто не говорит. Иногда в газетах можно увидеть что-то написанное на латыни, но, слава богу, журналистом я не буду.

Зачем учить историю и географию? Надо, конечно, знать, что Париж находится во Франции, но никто не спрашивает, на каком градусе широты. А история: заучивать жизнь Набопаласара, Дария, Кира и других замечательных их собратьев с их чёртовыми именами — это же пытка!

Какое мне дело до того, что Александр был знаменит? Какая мне разница… Кто знает, существовали ли латиняне? Может быть, это вовсе поддельный язык? И даже если они существовали, пусть они останутся со своим языком, а я буду рантье. Что я им такого сделал, чтобы терпеть из-за них пытку.

Перейдём к греческому… на этом вонючем языке никто не говорит, ни один человек в мире!.. Эх, трижды чёрт подери, я буду рантье, что хорошего — протирать штаны на службе — к чертям её собачьим!